22 июня 1941 г. мы с мамой и папой (а мне тогда было 8 лет) гуляли по берегу Шелони, был теплый, солнечный день, но когда мы возвращались домой, нам сказали, что началась война.

Мои родители были врачами, и отец через два дня уехал в воинскую часть, в дальнейшем он воевал на Ленинградском фронте, был начальником прифронтового госпиталя.

Через несколько дней после начала войны я увидел немецкие бомбардировщики, их было девять и летели они так высоко, что казались комарами, мы с ребятами думали, что это наши самолеты, но это было не так.

Со свистом и ревом бомбы начали падать на военный аэродром, над военным городком поднялись столбы дыма, огня, в город стали привозить раненых. Далее бомбежки проводились ежедневно, часто пролетали самолеты-разведчики. Но самое страшное было впереди.

13 июля на подходе к Сольцам уже был 56-й моторизованный корпус Манштейна. По рекомендации военных нам пришлось, как и многим жителям города, уйти лес, чтобы переждать бои. Но в лесу мы не нашли тишины. Бои развернулись широким фронтом.

Я помню, что первые дни мы жили под открытым небом. Один раз сидели у дерева, перекусывали, у бабушки были нанизаны на трёх пальцах руки чашки для чая. Вдруг невдалеке разорвался снаряд и ударной волной чашки были разбиты, на пальцах остались одни только ручки, а бабушку контузило.

У опушки леса была выкопана землянка на 15 человек, где мы ночевали. Она оказалась между нашими войсками и немецкими. Было очень страшно, мы слышали, как наши ходили в атаку с призывом «За Родину!», но атака захлебывались. Утром рдшию дня, когда бой затих, мы впервые увидели фашистов. У них были засучены рукава, все в касках, вороты расстегнуты, автоматы на груди. Они заставили нас выйти из землянки, а сами стали заниматься мародерством.

Через два дня немецкие солдаты начали сгонять мирное население в поле. Были расставлены пулеметы. Согнали несколько сот человек — стариков, женщин, детей. Многие решили, что готовится расстрел. Люди стали прощаться. Моя мама заслонила меня. И только через час выяснилось, что кто-то перерезал кабель связи у немцев. Они предложили выдать нарушителя, но этого сделать никто не захотел: и нас всех предупредили, что если подобное повторится, то будет расстрелян каждый десятый.

В Сольцы мы вернулись 22 июля, здесь уже бои закончились, немцы оккупировали город, который обороняли наша 70-я стрелковая дивизия, танковый полк, другие части. Дважды Сольцы переходили из рук в руки. Именно в эго время был совершен первый в исто¬рии Великой Отечественной войны контрудар, когда враг был отброшен на 30 км, 240 машин с боеприпасами и горючим, десятки танков горели на полях, но город в боях был сожжен и разрушен.

В оккупации мы жили до 25 февраля 1944 г., в городе был введен комендантский час, на площади установлена виселица. Во время казней весь народ сгоняли на площадь. Я помню, как повесили 13-летнесо мальчика, который якобы украл у одной женщины несколько яиц. В это время каждую ночь были бомбежки, особенно сильные — 1-го мая и 7-го ноября.

Ещё вспоминается такой случай: зимой 1942 г. был подбит советский истребитель, он, недотянув до базы, сделал вынужденную посадку у д.Молочково. Наш лётчик выскочил из самолета, пристрелил одного немца, взял у него лыжи, пытался добраться до леса. Немцы организовали погоню, герой отстреливался, а когда остался одни патрон — застрелился. Помню, собрались потом люди, похоронили его. Вся грудь у него была в орденах. Вот так напряженно проходили будни в ожидании перемен к лучшему.

В последние дни пребывания немцев на нашей земле произошло много событий, заслуживающих внимания. Моя мать ещё в 42 г. организовала больницу для местного населения и была в ней единственным врачом. Лечили раны, болезни, принимала роды у женщин. Нашлись люди, сообщившие в гестапо о том, что она передавала медикаменты партизанам.

Её арестовали, допрашивали трое суток, держали в сыром, темном подвале, но факт передачи мндикаментов не был доказан. Когда я узнал, что её должны отпустить, то пошёл за ней. Возле гестапо стояла группа офицеров, все что-то говорили, показывали на нас. Мама взяла меня за руку и сказала, чтобы я не оглядывался. Когда мы повернули за угол дома, она остановилась и сказала: «Ну, живы, а то фашисты любят стрелять в спину».

В феврале 1944 г. нам всем стало ясно, что немцам на нашей земле приходит конец. Вражеская техника колоннами двигалась на Запад. Тогда мы ещё не знали о снятии блокады Ленинграда.

Но напоследок немцы решили насолить сольчанам — взорвать всё, что можно. Помню, группа немцев в санках возила взрывчатку. Взорвали мост через реку Шелонь, электростанцию, все каменные здания, кроме одного, где была размещена больница (дом на площади Победы). Мать, зная, что немцы очень боятся сыпного тифа (многие из них умирали от него), повесила вывеску на больнице — «Заразный барак», а внизу нарисовала вошь, от которой шло заражение этой болезнью. Я сам неоднократно наблюдал, как немцы подвозили взрывчатку на санях, но, увидев вьшеску, не решались подойти к зданию.

Наступил день 25 февраля 1944 го. Было тихо-тихо. Немцев не видно и не слышно. Надо сказать, что мы ожидали худшего. Немецкое командование предупреждало, что те, кто не уедет с ними на Запад, будут уничтожены отступающими войсками. В доме, где размещалась больница, был большой подвал. Дверь в него была железная, без запоров. В подвале собрались работники больницы и оставшиеся больные. Поздно вечером к нам пршли ещё человек 10, чтобы ночь провести вместе — не так страшно.

Ночь. Сидим в подвале. Все молчат. Тишина, не слышно стрельбы. Вдруг слышим, кто-то спускается по каменным ступеням к нам. Все сжались. Медленно, со скрипом открывается дверь... Все замерли: думали, что фашисты пришли расправиться с нами. Фонарик осветил нас, весь подвал, потом вошедший осветил себя — на шапке-ушанке красовалась красная звездочка. Мы с облегчением вздохнули. Это был советский разведчик, молодой, лет 19-ти парень.

А вскоре послышался лязг гусениц наших танков, их было более десятка, они переправились через Крутец (мосты были взорваны) и подошли к больнице. За танками подошли «Катюши». На площади собрались наши солдаты и оставшиеся жители города — всего человек сто. Состоялся митинг.

Прошли годы, площадь эту назвали площадью Победы, а в центре — Солдат, прижимающий к себе мальчика. И каждый раз, когда я приезжаю в Сольцы (а живу я теперь в Мурманске), мне кажется, что этот мальчик очень похож на меня в тот день, когда город был освобожден от фашистов вот такими же солдатам-освободителями, героями войны.