И.ИВАНОВ, М.СИЗОВ
"АЛЕ ТЫ ЧЕГА ВОСХОТЕ – МОЛИСЯ"
Христианская газета Севера России "Вера"-"Эском",
№ № 450-454 за 2003 г.
За двенадцать лет существования газеты "Вера-Эском" география
Русского Севера на ее страницах все время расширялась. К сегодняшнему дню
"охвачен" практически весь Северо-Запад. За одним только исключением –
Новгородской области. Между тем Господин Великий Новгород – древний центр
Русского Севера. В свое время новгородцы осваивали не только ижорский край
(нынешнюю Ленобласть), но и Карелию, и стылую землю Кольского полуострова,
и архангельское Беломорье, и пустозерскую тундру. Местные "садко" – купцы
да ушкуйники – основывали поселения и целые города, как, например, Вятку.
Миссионеры крестили язычников, несли в северные пространства культуру и
искусства. Давно это было...
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Великий Новгород - город под землей
Под покровом Богородицы
Перынский скит Юрьева монастыря
Юрьев монастырь
Особенности новгородского характера
голубь на кресте св. Софии
Менюжские отроки
память о войне
о. Николай Епишев
Старорусская икона Богородицы
(Из путевого дневника М.Сизова)
Собираясь в поездку, я, признаться, не очень верил, что там, в Новгороде, нам удастся найти "материал" для газеты. Ну, посмотрим на древние храмы. Может, даже со специалистами о берестяных грамотах поговорим...
Для меня, как, наверное, для многих россиян, Великий Новгород – это прежде всего музей, вотчина археологов. Закрываю глаза, представляя город, и что вижу? Меж крепеньких церквушек, часто насаженных на Ярославовом дворище, быстро шагает высокий лысоватый старик с толстым желтым портфелем под мышкой. Это археолог Булкин, профессор истфака ЛГУ. За ним семенит стайка студентов. Вдруг он останавливается перед храмом, что похож на выросший из-под земли огромный белый гриб, бросает на траву портфель, седлает его – и мы рассаживаемся кругом. Профессор начинает долгую повесть об истории храма, уходящей в глубь времен. "К сожалению, солнце, дождь и ветер делают свое дело, – заключает он. – Видите, вокруг церкви археологический раскоп, обнажен первичный фундамент. Это тоже добивает строение. Будь моя воля, я бы не раскапывал, а, наоборот, спрятал бы под землей весь город, чтобы сохранить его потомкам".
В
археологическую экспедицию с Булкиным я ездил лет двадцать назад. Сначала
копали в Клопском монастыре, на окраине Новгорода. Мало что помню... Прохлада
камералки, на полу которой мы раскладывали выкопанные из земли разноцветные
кусочки фресок. Огромная, чудом сохранившаяся сцена Страшного Суда на соборной
стене. Пытаюсь представить ее – толпы грешников, адский пламень – нет,
стерлось из памяти. Перед глазами всплывает лишь... синий вислоухий заяц
со сморщенной мордочкой. Иконописец поместил зайца в ад. За что его, сердешного?
Такой вопрос занимал тогда. Эх, беспечная юность...
Потом мы копали в Антоньевом монастыре и обнаружили под "культурными слоями" фундамент древней, никому не известной колокольни. Радостные, поехали обратно в Ленинград, а сторожить раскоп остался Ершов, любимый ученик Булкина. Это был такой серьезный, молчаливый студент. В течение суток, пока профессор отсутствовал, Ершов нашел бульдозер, дав кому-то на бутылку, и завалил раскоп землей. Фактически похоронил весь наш двухмесячный труд. Булкин, вернувшись, впал в ярость, бегал за учеником, пытаясь огреть его лопатой. Тот потом оправдывался: "Вы же сами учили, что лучший способ сохранить находку – обратно ее закопать".
Спустя год я приехал в Новгород уже один. Ходил по Ярославову дворищу, как по кладбищу, – меж склепами закрытых церквушек. Тогда, в середине 80-х, чувствовалась оголенность этого кусочка настоящей Древней Руси. Достойны ли мы глазеть на чудо Божьих храмов? Чем превращать их в музей, не лучше ли и вправду покрыть все землей – до тех сказочных времен, когда вернутся сюда православные?
Прошло много лет. И как все изменилось...
В город мы въехали в темноте, глубокой ночью. Позади – почти две тысячи километров – Кострома, Ярославль, Вологда... Поначалу пробовали было укорачивать путь проселками, но, оторвав в одном месте глушитель и повредив днище машины, экспериментировать перестали. Слава Богу, все уже позади.
"Куда двинем?" – спрашивает Игорь. "К реке, разумеется", – отвечаю, не подумав. Во время пеших паломничеств мы действительно всегда останавливались у воды. Но сейчас-то какой смысл? Не будем же в городе разводить костер и чай кипятить.
Тут откуда ни возьмись (время-то за полночь, город пустынный) – патруль ГИБДД, и тормозит аккурат возле нас. Невозмутимый Игорь достает водительские права. Начинаются какие-то вопросы, придирки – дело, в общем, привычное, в пути нас уже не раз "тормозили". На сей раз расходимся миром, даже "откупное" берем полезным советом – милиционеры рекомендуют встать на ночевку возле центральной площади – там безопаснее, освещение получше. Пока ищем центр, наугад лавируя по улочкам, оказываемся напротив Троицкого храма, здесь сворачиваем в тупичок и видим: ровная площадка будто специально приготовлена для нас – с трех сторон скрыта от посторонних глаз, рядом торчит сломанная колонка, из которой все время бежит вода. Искомая "река". Разложив в машине сиденья, залезаем в спальные мешки – и по нашей железной крыше начинает барабанить дождь.
Это почти как ритуал. В пеших паломничествах дождь всегда начинался после того, как мы ставили палатку. Сейчас же впервые путешествуем в "доме на колесах", в котором никакой ливень не страшен. Но Господь все равно "включает" осадки по расписанию.
* * *
Утром город уже другой – солнечный, умытый. В поисках епархиального управления, которое, как знаем, рядом с церковью ап. Филиппа, спрашиваем местных жителей, куда ехать. Но в городе столько церквей, что даже местные затрудняются вспомнить, где же этот Филипповский храм.
Представиться правящему архиерею в этот раз не удалось. "Он сейчас в Старой Руссе, – сообщила секретарь. – Сегодня же праздник Старорусской иконы Божией Матери". Как же мы не догадались заглянуть в святцы?
Что удивительно... Не ведая того, оказались мы в Новгороде
аккурат в день иконы, которая напрямую связана с целью поездки. Как потом
узнали, именно Божья Матерь совершила "шелонское чудо". Накануне битвы
вольного Новгорода с Москвой "простые новгородцы" (так сказано в дореволюционном
издании) стали молиться перед главной своей святыней – Старорусской иконой.
И Богородица явила милость, даровав новгородцам... сокрушительное поражение.
Причем в битве с противником, численность которого была в несколько раз
меньше. Так кончилась новгородская вольница, а вечевой колокол отправился
в Москву.
Благочинный
о.Игорь Беловенцев служит в Покровском соборе – втором по величине из действующих
новгородских храмов (первым считается Святая София). Находится собор на
холме, где прежде располагался Покровский Зверин монастырь. "Звериным"
его называли потому, что прежде здесь выращивали диких животных для княжеской
охоты. Самое первое упоминание о Покровском храме относится к 1148 году.
Седая древность...
Отец Игорь оказался довольно молодым, 35-летним, человеком. Когда мы удивились, что благочинный в таких летах, тот сослался на владыку Льва: "Он тоже не старый, и вообще у нас в епархии средний возраст священников – 30 лет".
Поклонившись мощам преп.Саввы Вишерского (рака установлена почти у самой солеи), поднимаемся по ступенькам на второй этаж храма, в кабинет благочинного.
– Прежде здесь музей располагался?
– Нет, база "Ростекстильторга" и областной военкомат. Он и сейчас с нами соседствует. Помогает нам по хозчасти, а мы их призывников окормляем. Мы вообще с военными дружим. В субботу вот еду в Васильевский гарнизон, там единственная на всю страну учебка авиационных связистов. Офицеры сами интересуются у солдат, кто хочет креститься. Состав курсантов меняется каждые полгода, и крестить приходится часто.
– Много лет назад, – вспомнил я, – мне казалось, что Новгород – это большой музей. Кругом туристы, на всем музейный лоск. Не верилось, что и здесь живут нормальные люди, что есть церковная жизнь.
–
Ну это вы зря! – удивился священник. – Я сам коренной новгородец и с детства
ходил в церковь. Она всегда была переполнена. Даже комсомольские кордоны
выставляли, ловили школьников. Тогда в городе действовал лишь один – Филиппов
– храм. Но при митрополите Никодиме (Ротове) к нему пристроили еще Никольский
придел, фактически второй храм. По тем временам это было невероятно: везде
закрывали, а он строил. В 90-м году, когда мы вышли из состава Ленинградской
митрополии и была возрождена древняя Новгородская епархия, в городе открыли
второй храм – тот, в котором мы сейчас сидим. Его собирались сделать кафедральным.
Никто тогда и не думал, что верующим отдадут Софийский собор и кафедральным
станет он.
Сейчас в Новгороде уже восемь действующих церквей. Это не считая больничного, тюремного и второго Покровского храма, что на въезде в город со стороны Петербурга.
– Вашей епархии более десяти лет. Наверное, за это время уже проявился свой, новгородский, дух? В чем отличие вашей церковной жизни?
– Трудно сказать... Народ у нас спокойный, трезвый. Радикальных течений и каких-либо нестроений нет. Хотя, как я уже говорил, священники у нас молодые, инициативные.
Почему молодые? А потому что епархия молодая. Прежде был единственный храм с шестью иереями. Из них сейчас здравствуют только двое: о.Анатолий и о.Виктор, оба служат в Софийском соборе. Они самые старые. Владыка не любит принимать готовых священников из других епархий (а к нам многие просятся), и получается, что большинство из нас – новоначальные.
Пока мы беседовали с настоятелем, снизу послышалось шуршание множества ног, и до нас донесся хорошо поставленный голос экскурсовода: "Этот храм спроектирован архитектором в..."
– Туристы?
– Нет, школьники, – поясняет о.Игорь. – Хотя в определенное время мы и туристов пускаем. Пусть таким способом, да все же приобщаются люди к православию.
– Слышал, в Новгородской епархии большой упор делается на образование, и сам владыка весьма образованный человек, нам его кто-то даже златоустом назвал.
– Да, он и людей таких же подбирает. Отдел катехизации и образования у нас возглавляет о.Александр Ранне. Он преподает в Петербургской духовной академии, ведет на телевидении полуторачасовую ежемесячную передачу "София". Она пользуется всеобщим успехом, не только у церковных людей. Еще у нас действуют различные православные курсы, при каждом храме есть воскресные школы с высоким уровнем преподавания – там читают не только Закон Божий, но и церковную историю, искусствоведение.
– Ваша епархия на Петербургскую духовную школу ориентируется?
– Петербург ближе, чем Москва. К тому же наш владыка сам заканчивал там семинарию, преподавал в академии. Был личным секретарем митрополита Никодима, который фактически умер на его руках.
Я, кстати, тоже сначала учился в Петербургской семинарии, пока не перевели в Московскую. Скажу, существенной разницы не обнаружил. МДА, конечно, отличается монастырским духом, поскольку находится в Лавре. Но учебная программа та же самая. Когда приехал в Лавру, случился забавный эпизод. Один знаток при мне начал рассказывать, что в питерской, "обновленческой", семинарии кафизму шестопсалмия на русском языке читают. Говорю ему: "Брат, я там два года проучился и первый раз об этом слышу! Евангелие, бывало, на русском читали, а Псалтирь – никогда".
Расспрашивая благочинного, пытались мы уяснить, что же сохранилось от того прежнего Господина Великого Новгорода, который сплачивал Русский Север от Мурмана до Большеземельской тундры. Предприимчивость и вольный дух новгородцев, их преданность седой старине, трезвый расчет в житейском и святое безрассудство в духовном подвижничестве – все ли это кануло в Лету?
– Много, конечно, мы утратили, – рассказывает отец Игорь. – Вот сейчас пытаемся возродить новгородский церковный распев. Старые регенты уже поумирали, но сохранились кое-какие ноты, есть магнитофонные записи старых хоров – я слышал их у старейшего нашего священника о.Анатолия Малинина.
Главное, что у нас осталось, – наши святые. Нет на Руси ни одного города, кроме, пожалуй, Киева, где было бы столько святых епископов. Нетленные мощи святителя Никиты и сейчас лежат в Святой Софии в полном епископском облачении. Столетиями было заведено время от времени переоблачать святителя: правящий архиерей отдает ему свои саккос, омофор и другое облачение и переодевается в то, что снято со святых мощей. Нынешний наш епископ Лев, кстати, тоже служит в саккосе, взятом у святителя Никиты. Я присутствовал при переоблачении и видел мощи – они, действительно, нетленные.
Там же, в Софийском соборе, находятся мощи княжича Феодора – старшего брата Александра Невского. Крещенный по имени Федора Стратилата, он мог стать великим воином, защитником Руси. Но Господь судил иначе, сделав его воином Христовым. Федор умер рано, в 14 лет, и был похоронен в Георгиевском соборе Юрьева монастыря. И вот когда шведы захватили монастырь, то в поисках клада раскопали его могилу. Вынули тело подростка и поставили его к стене. Федор стоял как живой человек. Узнав об этом, правивший тогда епископ Исидор перенес нетленные мощи в собор Софии Премудрости Божьей, где они и лежат в том же виде. А в Юрьевом монастыре был построен храм в честь отрока Федора и матери его Анны, в иночестве Евфросиньи. Храм потом сгорел, но эти святые и поныне у нас почитаются.
В Новгородской земле много святынь, которые нас укрепляют. В Хутынском монастыре покоятся мощи преподобного Варлаама Хутынского. Это великий святой, на иконах его часто изображают рядом с Сергием Радонежским. Да и сам монастырь удивителен. Прежде он лежал чуть ли не в развалинах, и мне не верилось, что это можно поднять. И что же? Сейчас там 30 насельниц, причем не случайных, а тех, кто целиком посвятил себя Богу. Обитель каждый год становится краше и краше, идет бурное строительство.
Еще одна святыня – мощи преподобного Саввы Вишерского. Он подвизался в XV веке на реке Вишерка, это в десяти километрах отсюда, где село Савино. Когда мы обрели мощи, наш владыка решил перенести их сюда, в Покровский собор, потому что день памяти его совпадает с Покровом. А в Савино на месте обретения указал построить небольшую каменную церковь. Теперь мы там каждый месяц служим.
В прошлый понедельник, кстати, владыка освятил еще одну новопостроенную церковь – во имя апостола Андрея. Это в 70 километрах отсюда, в поселке Грузино. По преданию, апостол, дойдя до наших пределов, водрузил там Крест. До революции в Грузино было имение графа Аракчеева, и стоял там огромный Андреевский собор. К сожалению, от него остались только фотографии, которые хранятся в музее – маленькой комнатке в местной администрации. Революция и война все порушили.
А в нынешнем году апостол второй раз к нам приходил – его мощи возили по стране и, конечно, к нам доставили. Почти трое суток они стояли здесь, в Покровском соборе.
– А почему не в кафедральном?
– София находится на территории Кремля, а это режимное учреждение. С 12 ночи по 6 часов утра туда не войти – сигнализация, собаки бегают. А народ к святыне и днем, и ночью шел. У нас в храме есть северные и южные двери, так через них люди шли нескончаемым потоком. Люди с районов приезжали. Потом мы подсчитали, и получилось, что в процентном отношении новгородцев пришло намного больше, чем, скажем, питерцев, когда мощи находились в Петербурге.
Какие еще у нас святыни? Я считаю, вторая по значимости, после мощей преп.Варлаама Хутынского, – это икона "Знамение". Подлинный чудотворный образ XI века. Он имеет не только духовное, но и историческое значение. Во время битвы с суздальцами в него попала стрела, и икона отвернулась в сторону, из глаз Богородицы истекли слезы. А на суздальцев нашло смятение, они потеряли ориентир, и произошел перелом в битве, новгородцы победили.
– Мы печатали информацию о том, что у вас в августе проводился крестный ход в память о другой битве, Шелонской, в которой новгородцы потерпели сокрушительное поражение. И эта дата отмечалась как день образования русского государства.
– Не знаю, – удивился благочинный. – У нас действительно каждый год отмечается "день государственности", но в сентябре. Эта традиция недавно зародилась. В Софийском соборе служится торжественная литургия в присутствии высших руководителей области, затем, действительно, крестным ходом идем к памятнику 1000-летия Руси, там произносятся речи, проходит военный парад. Может, это имеется в виду?
– Нет, не похоже. А почему ваш праздник именно в сентябре?
– 21 сентября. Это праздник Рождества Богородицы. В тот же день произошла Куликовская битва. И в тот же день был открыт памятник 1000-летия Руси. Заметьте, его поставили не где-нибудь, а именно у нас в Кремле. Сейчас некоторые считают, что русская государственность зародилась в Старой Ладоге. Это неверно. Рюрика на княжение призвали новгородцы, и власть Рюрика распространилась на Киев именно из Великого Новгорода, объединив земли в Киевскую Русь. Точной даты этого события никто не знает, поэтому у нас решили отмечать ее в день Рождества Богородицы. Сейчас в нашей областной Думе рассматривается вопрос о передаче этой инициативы в Москву, чтобы праздник сделать общероссийским.
Отец Игорь благословил нас иконой преп.Саввы Вишерского,
подарил книжки про Покровский собор. Ушли мы заинтригованные. Оказывается,
на Новгородчине празднуется два разных "дня государственности". Надо обязательно
съездить в Коростынь, где проводился тот загадочный, "шелонский", крестный
ход.
(Из путевых записок И.Иванова)
...Пока Михаил завершает разговор с о.Игорем, я обхожу
вокруг Покровского храма: от ворот сразу и не заметишь, что состоит храм
как бы из двух частей – за пятиглавым парадным храмом 1901 года постройки,
с по-женски нарядными наличниками, прячется церковка поменьше: окна-бойницы,
крест, вправленный в стену, упоры металлических стяжек поверх штукатурки
– ничего лишнего, сумрачно-сосредоточенная молитвенность, углубленность
в себя... От Тихвинского храма так и веет древностью, хочется подойти,
прикоснуться, провести ладонью по бугрящейся штукатурке... В нескольких
шагах – каменный крест над братской могилой новгородцев, умерших от моровой
язвы и похороненных здесь аж в 1467 году, – такая старина, последние годочки
новгородской боярской республики...
"Глава его серебрена, а ус злат"
Если прежде Великий Новгород с прилежащими окрестностями лежал на большом пути "из варяг в греки", то теперь он оказался на протоптанной интуристовской тропе из Европы в Россию. Об этом не дают забыть многочисленные указатели, стоящие вдоль дорог. Выехав из Новгорода в Юрьев монастырь, по дороге мы споткнулись о вывеску: Перынский скит – направо. Такое название – как тут не свернешь! Именно не "перунский" скит (от имени болвана Перуна), но – перынский, с этим могучим "Ы". А еще такие имена, от которых что-то в душе переворачивается: Ращеп, Усполонь, Медвежья Голова, Коростынь, Мирогоща...
Во
времена былинные Перынский скит располагался на насыпном острове в самом
устье реки Волхов; теперь это полуостров – во времена недавние сюда насыпали
дамбу. По ней мы, минуя яхтклуб, и подъехали к скиту. Вечерело или, может
быть, так только казалось под сводами огромных сосен. Возле декоративно-туристического,
покрытого олифой частокола, – заасфальтированная стоянка для экскурсионных
автобусов. Рядом киоск – в таких еще в советское время торговали "Известиями".
Он совершенно пуст, но надпись на нем – не верь глазам своим – "открыто".
Я специально подошел удостовериться – нет, сзади на двери амбарный замок.
Краской прямо на киоске аршинными буквами начертано: "Буклет со знаменитой
фотографией с тенью на облаке от креста". Тут же самодельная рекламка:
"The best memories from Orthodox Russia". Чувствуется, что покупатели-иностранцы
здесь званые гости, но, с другой стороны, специально дожидаться их тут,
чтоб сделать бизнес, наши люди отнюдь не станут. Умилительны эти наши,
православных провинциалов, корявые попытки встроиться в капитализм. Вот
Новгород Великий как раз посередине между Петербургом и Москвой, казалось
бы: и покупатели с долларами тут снуют, и традиции есть – ведь был же Новгород
когда-то торговой столицей Руси, а Св. София – его богатейшей сокровищницей!
Но поразмыслишь: вот в Москве сейчас православие коммерциализируется по
полной программе, разве что православный воздух только не продают – дверные
ручки в храмах золотить. Ну и что, радостно от этого на сердце?..
Тем
временем мы, вдыхая смолистый воздух, вступаем на территорию Перынского
Рождества Богородицы монастырского скита. Ловлю себя на мысли, что безотчетно
ищу то место, где мог бы здесь в древности стоять Перун. Вон там белеется
сквозь сосны храм – должно быть, как раз это место и есть...
На этом самом холме когда-то начиналось крещение Северной Руси, наше историческое бытие. Священное место для русского человека... и загадочное.
Этот холм в устье Волхова, размером примерно 400 на 200 метров, весь из песка – недаром здесь сосны хорошо прижились. А кругом по берегам Ильменя – берега топкие, осклизлые. Откуда же он взялся здесь, этот курган, и почему за века его не смыло в озеро (уровень воды в нем поднимался до 6 метров)? Ученые считают, что он был насыпан еще нашими предками-язычниками, что здесь было древнее, дохристианское еще захоронение.
Деревянного идола Перуна водрузил на этом месте в 981 году святой князь Владимир, тот самый, Красное Солнышко, который впоследствии крестил Русь. Простоял идол с серебряной головой и золотыми усами недолго – всего восемь лет. Потом великий князь прислал сюда своего дружинника Добрыню с повелением сбросить Перуна в Волхов, а новгородцам – креститься. Идола зацепили веревкой и пустили плыть по озеру. При этом новгородцы, недолюбливавшие великокняжеского бога, язвили вслед: довольно ужо тебе, "до сыти поел и попил"...
Если существуют в истории народов знаковые события, то одно из них, несомненно, имело место здесь, причем совсем недавно: идол Перуна над Волховом был восстановлен здесь. Шла вторая половина ХХ века...
Когда святой князь Владимир после трудного выбора принял в сердце христианского Бога, он поступил так, как только и может поступить человек, совлекший одежды ветхие для жизни новой: он повелел повсеместно сбросить языческие идолы. В том числе того самого Перуна, своего "родного" княжеского бога, который помог ему овладеть великокняжеским престолом в Киеве и стать правителем всей Руси. Такая "неблагодарность"...
Современный "культурный" человек непременно осудит его за варварство, религиозную нетерпимость. Ну нет чтобы, например, взять да и аккуратно поставить идолы – "памятники материальной культуры языческой Руси" – куда-нибудь в сторонку, никому же не мешают, можешь в них не верить, только не трогай. Такова логика современного, отпавшего от Христа "гуманистического" человека. В сущности, это такое двоеверие на современный манер.
Средневековый русский человек не мог так, для него это был вопрос не культуры, а... участи. Освященное могилами предков место он отдавал под защиту тому Богу, которому верил, что он сохранит их души после смерти, а значит – после смерти возьмет к Себе и его собственную душу. Оттого-то быть похороненным в церковной ограде, рядом с храмом – символически обозначающим частичку райского сада, Царства Небесного на земле – считалось столь важным для христианина.
Но в 60-х годах ХХ века в тот самый Перынский холм, где находится, быть может, одна из древнейших русских могил, наши современники вбили, точно осиновый кол, новодельную статую Перуна. Надо понимать – без задних мыслей, с целью привлечения туристов. Несомненно, этот поступок, полный мистического смысла, был осуществлен по наущению самого дьявола. Не с этого ли самого времени пошло-поехало вниз все в советской России и окончилось – едва подросло зачатое при Перуне поколение?
Ведь если поставили идола, пусть даже понарошку, – ему нужно приносить жертвы. А если эти жертвы не приносишь, он начинает мстить, потому что языческий бог – бог мстительный, он не умеет прощать. Ведь весь нравственный опыт человечества, лежащий вне Христа, это лишь более или менее удачное обоснование заповеди "око за око"...
* * *
...В прошлый раз мы остановились у входа в скит – среди сосен впереди забелелся храм, а рядом с усыпанной рыжими иголками тропкой – таблички там и сям. "По газонам не ходить"? Подошел поближе и немало удивился – точно подтверждая мысли о райском саде, на табличках помещались тексты и рисунки про птиц, про деревья и растения.
"Ворон и его родня" – читаю название первой от входа таблички. "Самые заметные птицы на территории Перынского скита – грачи, живущие шумной колонией. В отличие от них, другие представители птиц семейства врановых, населяющие рощу, склонны к уединению и ведут себя тихо..."
И дальше пошел по табличкам, точно от гриба к грибу. Следующая – "Старые липы": "Липу с древности особо выделяли на Руси. Известно выражение, что славяне почитают липу так же, как арабы пальму, а греки – оливковое дерево. В дело шла не только древесина липы. Лубом из липовой коры покрывали дома, из мочала плели рогожу и веревки, из лыка – корзины и лапти..." Ни слова в текстах о Боге или вере, так сказать "агитации", а все равно, раз ты в монастыре, прочитав их, невольно задумаешься о величии и многообразии Божьего творения... В уголке надпись мелкими буквами: "Новгородское областное отделение Союза охраны птиц России". Надо ж. Советского не стало, зато сколь много теперь других союзов! Столь необычно смотрелись эти вывески на территории монастыря, что поневоле я заподозрил: здесь где-нибудь непременно должна быть голубятня или что-нибудт в этом роде! Надо не забыть спросить у скитоначальника...
Между тем впереди показалось главное древо этого райского сада – над самым береговым склоном озера Ильмень возвышался большой крест. У его подножья на угольях дымилось ведро с горячим гудроном, вокруг – никого.
Напрямую от него – храм: ох и древний! Должно быть стоит на том самом месте, где был когда-то Перун. Даже оконца-бойницы в нем реставрировали такими, какими они, по-видимому, были в древности: в самом деле, раньше ведь стекол не было, а бычьи пузыри натягивать – они ведь не безразмерные. Позднее мы узнали, что этот храм в честь Рождества Божией Матери, построенный в 30-х годах XIII века, а примечателен тем, что он – самый маленький каменный храм на Новгородчине.
Зашли в храм перекреститься: мощные пилоны, несмотря на малый размер купола, внутри от паперти до алтаря действительно – четыре шага. Собственно, алтаря в храме мы и не обнаружили – лишь небольшая алтарная перегородка с двумя образами по бокам. Зато взгляду открывался могучий изгиб алтарной абсиды, а со стен на нас взирали святые лики. За молитвой в храме мы застали двоих насельников – один пономарил, другой подпевал. Поскольку мы оказались единственными посетителями сегодня, кивнули друг другу, словно знакомые. Помолившись немного, вышли – все в ту же тишину, только верхушки сосен шумели, а над ними в сумрачном небе носились тени каких-то птиц...
Вообще скит – это небольшой монастырек, чаще даже своеобразный "филиал" монастыря в глуши, предназначенный для уединенной молитвы. И если монастырь есть образ райского сада, то скит в нем – наиболее дремучий, девственный уголок, где творение Божие сохраняется максимально нетронутым.
Таинственная тишина, безлюдье – все это вдруг в одну минуту было прервано сорвавшимся из будки псом – прошляпил наше хождение по территории уже, а сейчас стремился наверстать усердным лаем и театральным киданием на гостей: "Держите меня, сейчас цепь порву!.."
* * *
Скитоначальник инок Димитрий, молодой человек строгой внешности, оказался человеком конкретным. Когда я попросил его рассказать нам о ските несколько иначе, чем для экскурсантов – "о внутренней жизни обители", – он насторожился, вытащил сотовый телефон и стал, остановившись на крыльце, набирать номер наместника Юрьева монастыря, по ходу дела объясняя нам, что в монастыре все делается по послушанию и скитоначальник без благословения настоятеля... Нет, соединения в очередной раз не получилось. Наконец, когда терпение лопнуло и Димитрий, махнув рукой, согласился пригласить нас в дом так – на том конце тут же подняли трубку. В одну минуту благословение было получено.
Разговор первым делом, конечно, о сохранении древней святыни. Инок Димитрий вздыхает:
– Этот холм – большое наше богатство. Молитва главное, без нее ничего тут не сохранить, а тем более не восстановить. Пока в восстановлении пройден первый этап – перестали люди устанавливать в этом месте палатки и жечь костры. Чтобы добиться этого, ушло все лето 2000 года, это было кошмарное лето. У нас ведь что: как 10 лет назад все в стране стали делали вид, что "крутые", что бандиты, так никак не остановимся. Когда в 90-х годах Перынский скит снова передали церкви, владыка сначала думал здесь закрепить женскую общину. Монашкам оказалось не по силам справиться с молодежью, вовсе не собиравшейся признавать монастырскими владения на Перыни. Пришлось сделать здесь мужской Рождество-Богородицкий скит от Юрьева монастыря. Еще три года назад на замечания, что тут не место пить вино и безобразничать, мне отвечали: "А ты кто такой!? Да я всегда здесь отдыхал!.." Сейчас, когда объясняешь человеку, люди извиняются. Я сам из Питера. Так вот питерцы и москвичи, как ни странно, относятся к этому месту с большим уважением, чем новгородцы, их не надо их убеждать, что это общенациональная святыня...
– А где стоял идол, на месте храма?
– Нет, в стороне, на поляне, рядом со столбом. Но вообще откуда эти сведения? Были раскопки. Представляете, спустя тысячу лет на небольшую глубину археологи снимали грунт. Нашли несколько полукруглых канавок, предположили, что между ними был холмик, на нем стоял Перун. В стороне нашли канавки меньшие по диаметру – предположили, что это, возможно, следы от статуй меньших богов. То есть что тут стоял Перун, сомнений нет, а где именно – это очень условно... Но вот когда экскурсоводы рассказывают о выдуманном ритуале жертвоприношений выдуманной богине плодородия и при этом ничего не говорят о великом князе Владимире и о том, что с этого места пошло крещение всей северо-западной Руси, – я недоумеваю.
– Может быть, говорят то, что люди хотят услышать – сказки?
– Конечно, любой невоцерковленный человек любит наполнять жизнь фантазиями...
– ...А может быть, вам, монахам, самим стоило бы взяться да проводить экскурсии, как на Соловках? – предлагает Михаил.
– Здесь нас всего четверо: я инок и три послушника. И вообще скит предназначен для молитвы...
Мы стали задавать заготовленные заранее вопросы о "таинственном" на Перыни, после чего пошло сплошное сдувание нашей "романтической дымки".
Первым делом – о том "знаменитом" фотоснимке "с тенью на облаке от креста", о котором нас торжественно оповестила надпись на киоске при входе в скит. Оказалось, что автор снимка – перед нами.
– Дело в том, что у храма есть подсветка снизу, – объяснил инок, – и во время низкой облачности крест от храма отбрасывает тень на тучи. Если снимать с большой выдержкой, ее можно поймать в кадре. А что до "знаменитости", то фотография и в самом деле стала как бы нашей визитной карточкой, она стоит на столе у нашего архиерея.
– В скиту мы видели много табличек о птицах. Вы случайно по специальности не орнитолог?
– Нет, идея этих табличек возникла у меня, когда я посещал Никитский ботанический сад в Крыму, – подумал, почему бы нам такие не сделать, только не сухо, а более живо для детей написать о нашей природе. А реализовали эту идею, действительно, наши новгородские орнитологи. За три года, пока я здесь, стал немного разбираться. Например, грач – казалось бы, обычная птица, а в нашей роще живет их последняя в Новгороде и окрестностях колония. Где-то на большой высоте летают корольки – самая маленькая птичка в России...
– А крест? Наверное, он установлен по какому-то обету? – спрашиваю я скитоначальника с последней надеждой выведать какую-нибудь скитскую "тайну".
Но он непреклонен:
– Это как бы "могила неизвестного монаха". Вокруг церквей всегда были кладбища. Недавно мы, прокладывая электропроводку, наткнулись на ограбленную могилу. Решили поставить общий памятный крест...
...Мы выходим из братского корпуса, прощаемся. Под низким небом весело играют возле стен храма оранжевые маргаритки, бархатцы, настурции – цветов множество, заморозков еще не было, и они стоят во всей красе, радуют сердце. Здесь, на перынском холме, тихо. А высоко вверху шумят сосны, словно напоминая о том, что осенью бывает и зябко, и промозгло. С соснами тоже связан свой кусочек истории скита. Их здесь насадили монахи в первой половине середине XIX века, еще при архимандрите Фотии, когда здесь жили по строгому уставу древних монастырей и женщин в скит пускали один раз в году, 21 сентября по н.с., на престольный праздник. В годы последней войны, как вспоминали старожилы, испанские оккупанты (именно они стояли в этих местах в 1941 году) заставляли русских женщин пилить эти сосны на дрова. После войны здесь работал рыбозавод, на большой поляне прямо под открытым небом хранили соль, дождями ее смывало в почву, а в 70-х годах, как вспоминал академик Янин, здесь начался массовый падеж сосен – они стали хрупкими и переламывались даже от слабого ветра.
Скитоначальник протягивает напоследок несколько листовок – тех самых, которые мы видели на табличках при входе в скит. "Сосна под наклоном". Читаю: "Помимо того, что сосна – дерево ценное и само по себе красивое, она еще оказывает благотворное влияние на человека, находящегося рядом с ней. Аромат сосны, в котором сочетаются запах хвои и смолы, приводит мысли в порядок... Сосны привлекают в Скит дятлов – любителей сосновых шишек. В основном это большой пестрый и белоспинный дятлы. Если, гуляя, внимательно смотреть вокруг себя, можно обнаружить в пеньке или трещине поваленного ствола дятловую "кузницу", куда птица вставляет сорванную шишку, чтобы удобнее было ее раздолбить".
По дороге из скита я шел не спеша, разыскивая такую "кузницу",
но не приметил. Жаль.
(Из путевого дневника М.Сизова)
Перынский скит оставил у меня странное впечатление. Дремучая древность и кричащая современность. В начале беседы, когда Димитрий по сотовому телефону получил-таки благословение и мы расположились в братской трапезной, заметил я на стене под портретом владыки Льва необычную картинку. Суровая женщина-работница в красной косынке приставила ко рту палец: "Не болтай!" Плакат сталинских времен, из серии "шпионы вас подслушивают". Так, шутливо, монахи предостерегают: участвуя в трапезе, соблюдай тишину за столом.
Этот "советский агитпроп на службе монашеского благочестия" можно по-разному воспринять. Кто-то скажет: "Братья, какое ж тут благочестье? Ну, представьте, чтобы древние монахи этакий срам, агитку, повесили себе на стену!" Что тут ответишь? Что агитка вполне приличная: хоть и баба на ней, но все ж в платке... Нет, не годится. Здесь нужно сказать другое...
Пока Игорь разговаривал с Димитрием, я, поглядывая на работницу в красной косынке, пытался составить "ответную речь" и придумал следующее: "...Хорошо. А теперь давайте представим другую картину. Гора Маковец, скит преподобного Сергия Радонежского. Меж землянками, где молятся монахи, бродят толстые туристы в шортах и клацают фотоаппаратами, слышатся шутки, иностранная речь... Такое можно представить? Нет! А ведь именно это происходит в Перынском скиту. И некуда монахам бежать, потому что должен же кто-то блюсти святое место. И надо приспосабливаться, прятать духовную жизнь от чужих глаз, как делали это древние юродивые. Вспомните, как "чудили" Прокопий Праведный и Василий Блаженный, восставая против лакированного, парадного христианства! И эка беда – монахи советский плакат в трапезной повесили. Да я бы эти сталинские плакаты к каждому дереву пришпандорил, рядом с "экологическими табличками", – чтобы были на них красноармеец в полный рост с винтовкой и надпись "Стой, стрелять буду!". Пусть интуристы, гуляя по перынской роще, вздрагивают. Может, так они задумаются о вечном..."
* * *
Отправляемся дальше в Юрьев монастырь, которому принадлежит Перынский скит. По рассказам, на огромной его территории подвизаются всего двое иеромонахов и один инок. Хозяйственной жизни почти никакой, если не считать действующую там гостиницу для приезжающих в епархию архиереев и священников. Ну и, конечно, это еще туристический объект.
А прежде Юрьев называли "новгородской лаврой". В устье Волхова ее основал еще Ярослав Мудрый – через сорок лет после крещения Руси, в 1030 году. Ярослав Владимирович в крещении носил имя Георгий, и главный собор посвятил Георгию Победоносцу, от него и пошло название "Юрьев".
Георгиевский собор до сих пор поражает размерами. Но, может быть, самое интересное в нем – маленький храм, находящийся в северо-западной башне и "свидетельствующий об особенностях монашеской молитвенной практики домонгольской Руси". В этот башенный храм ведет широкая винтовая лестница, символизирующая постепенное духовное восхождение, Лествицу. В стенах лестничной башни устроены ниши с иконами, где можно было остановиться и творить молитву. Наконец, вверху открывалось наполненное светом пространство крошечного храма... В простенках, между окнами, сохранились фрагменты древних фресок Спасителя, Богоматери, св. Георгия и святителей.
В советское время было сделано все, чтобы выскрести святость из этих стен. Даже лежавшие здесь мощи новгородских князей вырыли из земли и перезахоронили на гражданском кладбище. Не избежала такой участи и мать Александра Невского – княгиня Феодосия Мстиславна, в иночестве Ефросинья. Судя по рассказам, мощи ее после археологических раскопок перенесли на погост церкви Благовещения на Мячине. Эту церквушка находится напротив аэродрома, как раз на пути в Юрьев, и мы туда, конечно, завернули.
Глядя на могилы, можно понять, что здесь еще недавно хоронили – есть памятники, помеченные 1980 годом. Могилы Феодосии Мстиславны не нашли, зато наткнулись на огромный мраморный крест с надписью: "Архимандрит Фотий (Спасский) – 1782-1838. Анна Алексеевна Орлова-Чесменская – 1785-1848". Почему монах-архимандрит и мирянка лежат в одной могиле? Скоро мы об этом узнаем..
У святых врат монастыря в будке сидит послушник.
– Много здесь туристов бывает? – спрашиваю его.
– Буржуинов-то? Да целые стада – немцы, бельгийцы, прочие. Я тут мучаюсь с ними, юбки женщинам выдаю, заставляю одеть. Для них открыт только Георгиевский собор, а дальше на территорию мы не пускаем.
Послушник посоветовал встретиться с иеромонахом Михаилом. Нашли мы его в братском корпусе.
– Монастырь передан церкви десять лет назад, но до сих у нас наместника нет, – рассказывает он. – Был один четыре года назад, да покинул нас. Я не понимаю, почему сюда монахи не едут. Монастырь такой древний, благодатный, и условия проживания неплохие. Пока нас двое здесь священников, но служим каждый день по монастырскому уставу. И Господь подает знамения – постоянно иконы мироточат. Первый случай был в 98-м году, в августе. Если помните, тогда цены в несколько раз подскочили и деньги обесценились. А у нас около десятка икон замироточило. Мы так поняли, что Господь успокаивает: не умрем с голоду...
– А какие еще события были за десять лет?
– Главными я бы назвал освящение и начало служб в Крестовоздвиженском храме и в нашей домовой монастырской церкви иконы Божией Матери "Неопалимая Купина".
– Редкое название для храма – "Неопалимая Купина". Как он появился здесь?
– Ну, тут целая история, которая, я вам скажу, до сих пор продолжается, – начал рассказ иеромонах. – Во-первых, облик монастыря, каким вы его видите, обязан архимандриту Фотию...
– Это не он на кладбище у аэродрома похоронен?
– Не похоронен, а перезахоронен. Прежде он лежал здесь, в склепе Похвальской церкви. Там было два мраморных гроба – его и его же духовной дочери графини Анны Орловой. Сразу после революции большевики в поисках ценностей вскрыли оба гроба, но, увидев нетленные тела, не тронули ни золотой крест Фотия, ни украшения на сиреневом платье графини. В 30-е годы, когда в монастыре хозяйничал уже НКВД, могилы все же разграбили, останки выбросили. Один из смотрителей монастыря выпросил нетленные мощи и захоронил их на кладбище, положив в одну могилу.
Архимандрит Фотий – это удивительный человек, совершивший подвиг, до сих пор нами не оцененный. Фактически он предотвратил революцию 1825 года. Почему? За три года до революции он убедил царя Александра I запретить масонские ложи, и это было ударом по тайным революционным обществам. Министерство духовных дел, которое заправляло образованием и просветительством, тогда возглавлял граф Голицын. Он активно насаждал идеи западничества, вольтерианства, причем не только в светских кругах, но и среди народа. Так вот Фотий публично предал его анафеме. Интересно, что Фотий был тогда простым иеромонахом, служившим в петербургском Казанском соборе.
– Как же простой священник мог повлиять на царя?
– Вот тут и проявился промысл Божий. Вообще Фотий вышел из низов. Он родился в семье сельского дьячка отсюда неподалеку, в деревне Ям-Тесово, которая, кстати, до сих пор жива. После Новгородской семинарии закончил Петербургскую академию и оказался в Казанском соборе. А в ту пору графиня Орлова – дочь того самого Орлова, который возвел на престол Екатерину II, – искала себе духовника. Она была очень богатая, но благочестивая девица, не выходила замуж и была в тайном постриге с именем Анна. Один архиерей посоветовал ей взять в духовники иеромонаха Фотия, отличавшегося большой ревностью в вере. Через нее, придворную даму, иеромонах и попал на аудиенцию к царю, и убедил его запретить масонство.
Потом Фотий вернулся на родину. Его назначили настоятелем Юрьева монастыря. В тот день, когда он приехал, был праздник иконы "Неопалимая Купина". А спустя некоторое время случился пожар, который сжег почти весь монастырь. Это, конечно, было знаком. Чтобы обитель процветала, Фотий строит храм "Неопалимой Купины" и рьяно берется за благоустроительство. А графиня Орлова снабжает его деньгами. В итоге прежде запущенный монастырь действительно расцвел.
– Вы сказали, что эта история имеет продолжение в наше время. Что было потом?
–
Монастырь вернули епархии в 1991 году, но монашеская жизнь стала возобновляться
только с 95-го. И это совпало с удивительным событием. В Ивановской области,
в маленьком городке Южа, живет одна пожилая чета. Рядом с их домом росла
сосна. В нее попала молния, и ее спилили на дрова. И вот топят старики
печь, и вдруг Георгий (так мужа зовут) кричит жене: "Смотри, в печке икона
горит!" Из огня действительно лик Божией Матери смотрит. Вынули. Маленькая
бронзовая иконка Божией Матери "Неопалимая Купина". Оказывается, она в
полене находилась. Как туда попала? По преданию, там, где сосна росла,
был похоронен какой-то епископ. Но это, наверное, уже выдумки.
А вот что было дальше. Прямо за стеной нашего монастыря находится Центр по реабилитации инвалидов, с которым мы сотрудничаем. И в этом центре работает дочь тех пожилых людей. Она-то и привезла нам чудесную иконку. Мы сразу же сделали ей киот и поставили в одноименный храм "Неопалимая Купина". Конечно, зная историю монастыря, мы поняли это как благословение Свыше... А два года назад икона пропала. Не знаю, стоит ли об этом писать в газете.
– Что же случилось?
– Обычно мы служим в Крестовоздвиженском храме, а в "Неопалимую купину" редко заходим. Но тут пришел к нам один монах, пустынник, который живет в лесной землянке в Калужской области. Не все время живет, а иногда странничает. Пришел к нам. Повел я его показать чудесную икону, пытаюсь дверь в храм открыть, а в замочную скважину спички натыканы. Короче говоря, один из наших трудников стамеской выковырял икону из киота и уехал с ней в Петербург. Мы потом узнали адрес антикварного магазина, где он ее "толкнул". Это напротив метро "Московская", на Авиационной, 18. Кто ее купил, куда она ушла – выяснить так и не смогли.
Если будете в Петербурге, может, тоже поспрашиваете? Вдруг удастся найти икону? Мы согласны купить ее у нового владельца за гораздо большие деньги, только бы она к нам вернулась!
Просьба монаха глубоко нас тронула. Найти "концы" украденной иконы мы с Игорем решили во что бы то ни стало. Оказавшись в Петербурге, отправились по указанному адресу. Станция метро "Московская". А вот и огромный памятник Ленину – слева от него улочка Авиационная. Пока все складывается удачно, и в душе затеплилась надежда: неужели получится?!
Тогда
мне казалось, что в этой маленькой бронзовой иконке сосредоточилась вся
будущность Великого Новгорода. Сами посудите. Духовная твердыня Новгорода
– это Юрьев монастырь, основанный Ярославом Мудрым. Второе рождение монастырь
получил при архимандрите Фотии, и важную роль при этом сыграла именно икона
Божией Матери "Неопалимая Купина". В день ее празднования архимандрит приехал
в Юрьев, в честь ее же, "Неопалимой Купины", возвел храм, дав обет благоукрасить
древнюю обитель. И было по сему: нынешний вид Юрьева монастыря обязан именно
его трудам. А третье рожденье приходится на 1995-1996 годы, когда после
советского запустения в монастыре поселились первые монахи, и вслед за
ними в храм "Неопалимой Купины" пришла одноименная икона, обретенная в
огненной печи. Пришла Сама Матерь Божья, чтобы возродить новгородскую твердыню.
И вдруг икону крадут...
Вот наконец тот самый магазинчик. На одной двери надпись "Монеты, знаки, награды", на другой – "Скупка антиквариата".
В детективных романах пропажи обнаруживаются очень просто. Комиссар полиции приходит в магазин, ворошит кучу квитанций – и, ура, заветная бумажка, где значится фамилия вора, продавшего вещь, или покупателя, у которого эта вещь находится. Но то – в романах.
– Когда икону к нам приносили? Два года назад? – переспрашивает старьевщик. – Ну, она уже давно от нас ушла. Квитанция? Извините, но квитанции мы храним только месяц, потом выбрасываем.
– А может, все-таки посмотрите? – отчаиваюсь я и рассказываю торговцу, какая это удивительная икона, что она чудесным образом оказалась внутри дерева, что потом, когда в дерево попала молния, его распилили на чурки и полено с иконой внутри бросили в печь... В общем, всю историю поведал.
– Да мы-то откуда знали? – огорчается торговец и показывает на прилавок. – Вон их сколько приносят, каждый день по пять штук. Та икона, про которую вы говорите, – обыкновенное литье, бронзовая плакетка, мы их продаем по 500 рублей за штуку, а принимаем от населения еще дешевле. Капля в море, поди вспомни, кто купил.
Короче говоря, не получился из меня комиссар Мегрэ. Возможно,
икону перепродали, и теперь лежит она на неведомом пыльном прилавке среди
других полоненных святынь. Всего в Петербурге, как сказал старьевщик, 100
антикварных лавок, через каждую из них за один год проходит около 10 тысяч
предметов. Так что ушла святыня. Только молитвой вернешь...
Но вернемся в Великий Новгород. После Юрьева монастыря решили мы отправиться дальше по намеченному пути – в Старую Руссу и Коростынь, в места Шелонской битвы, где закончилась "новгородская вольница". Перед отъездом зашли в гости к 70-летнему диакону Покровского храма о.Гурию, его в городе больше знают как профессора местного университета. Гурий Михайлович Богданов – коренной новгородец и знаток истории своего края.
–
Во время войны, – вспоминает о.Гурий, – нас эвакуировали в Сибирь. Когда
вернулись сюда в 46-м году, город был разбит вдребезги. Но Кремль стоял
вроде невредимый, хотя немцы его заминировали и хотели взорвать. Даже памятник
"Тысячелетие России", как мне сказали, фашисты стали разбирать да так и
не смогли увезти в Германию. Пошел я туда. Сколько лет мне тогда было?
Пацан, тринадцать годиков. Вхожу под арку дворика Софийского собора, с
западной стороны, и вижу на стене большое панно (на фото внизу.) с едва
видными фресками. Большой Спас Нерукотворный, другие священные изображения...
И
вдруг будто вспышка в сознании: а ведь это мне снилось! Всю войну, пока
я жил в таежном поселке под Свердловском, эти самые божественные картины
вставали в сонных видениях.
Не знаю почему, спрашиваю у прохожего: "Сейчас в городе какой-нибудь храм открыт?" Сказали, что в Никольском поп служит. Так я пришел в церковь.
Никольский собор находится на Ярославовом дворище, на другой стороне реки. И вот каждый день добирался туда пешком через новый мост, продуваемый всеми ветрами. Тогда был один мост, старый-то с двух сторон взорвали – с нашей стороны и с немецкой. Потом его восстановили. Видели его? Такой горбатый, начинается прямо от Кремля.
– Это тот самый, с которого в Волхов преступников сбрасывали? – переспрашиваем профессора.
– Ну, не только преступников. Однажды новгородское вече решило сплавить оттуда своего архиепископа Иоанна. Положили его на плот, а тот поплыл совсем в другую сторону, против течения.
– Вы сами-то верите, что так было? – засомневались мы.
– Или это фольклор?
– На свете всякое случается. Даже в наше время. Слышали
о радуге над Святой Софией? В 93-м году это было, видеопленки можете у
наших телевизионщиков попросить, они покажут. Когда Софийский собор вернули
православным и в нем совершалась первая евхаристия, в этот момент у центрального
купола появилась круглая переливающаяся радуга.
– Да, вспоминается... Там еще Руцкой был.
– Он как вице-президент приезжал на открытие храма. А потом пытался объяснить чудо с ученым видом знатока. На самом деле объяснение простое: кристаллики льда на высоте 10 километров довольно часто образуют радугу. Точно такой же феномен можно и самим создать, поливая огород из лейки. Но чудо-то не в этом, а в том, что именно в момент евхаристии был дан знак. А как можно дать знать, чтобы всем сразу? Чтобы вошло это в душу каждого? Очень просто – через радугу.
А бывает, что глас Божий в прямом смысле входит в душу каждого. Так было с архиепископом Иоанном, о нем я уже говорил. Он молился и превратился весь в голос, так что каждая душа округ, как камертон, зазвенела. Я бы в это не поверил, если бы однажды со мной то же самое не случилось. Это происходит в короткий момент времени, когда теряется ощущение тела, но сохраняется совершенно трезвый ум... Это трудно передать. Конечно, какие-то эпизоды из житий святых можно спутать с фольклором. С тем же архиепископом Иоанном связывают историю, когда он в умывальнике заклял беса и заставил перенести себя на одну ночь в Иерусалим для поклонения Гробу Господню. Но, повторяю, в жизни всякое случается...
–
Гурий Михайлович, – обращаемся к профессору, – вот мы ходим по Новгороду
и всех спрашиваем про новгородский характер. Для нас это важно, потому
что Русский Север в древности осваивался новгородцами, и хотелось бы понять
свои корни...
– Вы правы, – согласился Гурий Михайлович, – даже у вас в Коми строения новгородские. Был я в Княжпогосте, у брата жены. Так вот, деревянный дом, в котором он жил, чисто новгородский по архитектуре.
– Да мы не про архитектуру спрашиваем, – стоим на своем. – Вот епископ против течения на плоте плыл. Чудо. А новгородцы, мы слышали, народ трезвый, чудесам не доверяет. Как это вместе сочетается? Такая духовность особая, что ли?
– Народ у нас, конечно, трезвый, иногда трезвый до безбожия. В целом новгородцы вообще очень материалистичны. Архиепископ, например, наравне с боярами входил в Совет господ Великого Новгорода и вовсю участвовал в политической жизни. Вере это не мешало.
В 1347 году был такой богословский спор – где находится рай? Наш архиепископ Василий стоял на том, что рай находится на земле, а точнее, на острове в Ледовитом океане. Вот вам и материализм, и чудо – все вместе.
Приведу интересный кусок из послания к Тверскому владыке Феодору. Новгородский архиепископ сообщает:
"...А то место святого Рая находил Моислав-новгородец и сын его Иаков. И всех их было три юмы (корабля – ред.), и одна из них погибла после долгих скитаний, а две других еще долго носило по морю ветром и принесло к высоким горам (архипелага Новая Земля или о.Вайгач, как считают современные историки, – ред.). И увидели на горе той изображение Деисуса, написанное лазорем чудесным и сверх меры украшенное, как будто не человеческими руками созданное, но Божиею благодатью. И свет был в месте том самосветящийся, даже невозможно человеку рассказать о нем.
И долго оставались на месте том, а солнца не видели, но свет был многообразно светящийся, сияющий ярче солнца. А на горах тех слышали они пение, ликованья и веселья исполненное. И велели они одному из товарищей своих взойти по шегле на гору эту, чтобы увидеть, откуда свет и кто поет ликующими голосами; и случилось так, что когда он взошел на гору ту, то, тотчас всплеснув руками и засмеявшись, бросился от товарищей своих на звук пения. Они же очень удивились этому и другого послали, строго наказав ему, чтобы, обернувшись к ним, он рассказал о том, что происходит на гope. Но и этот так же поступил, не только не вернулся к своим, но с великой радостью побежал от них... И послали третьего на гору, привязав веревку к его ноге. И тот захотел так же поступить: всплеснул радостно руками и побежал, забыв от радости про веревку на своей ноге. Они же сдернули его веревкой, и тут же оказался он мертвым. Они же устремились оттуда прочь: нельзя им было дальше ни смотреть на это – на эту светлость неизреченную, ни слушать веселья и ликованья. А дети и внучата этих мореходов и теперь, брат, живы-здоровы".
Послание владыка заканчивает так: "А что, брат, говоришь: "Рай духовный", то так, брат, и есть духовный, и будет. Но и тот рай, что посажен, – не погиб, и ныне существует. В нем свет светит самосветящийся, а твердь его недоступна людям, только до райских гор дойти они могут".
Это очень по-новгородски: рай-то недоступен, но потрогать рукой его все равно можно.
– Вторая черта характера, – продолжает объяснять Гурий Михайлович, – это приверженность знаменитой "новгородской вольнице".
Вообще северянам свойственно вольнолюбие. Однажды в 58-м году летел я из Ленинграда в Магнитогорск на Ту-105. Сидел с левой стороны, поэтому иллюминатор смотрел точно на север. Была ясная-ясная погода, ни одного облачка, реки, деревни внизу – все видно изумительно. И вдруг я заметил то, что не увидишь на географической карте. А именно – параллельные линии расселения вот этих деревень. Где-то эти линии изгибаются, но только из-за поворота русел рек. То есть население расселялось строго на север. Из-за чего? Да из-за власти. Приходили наместники, говорили: осенью к вам явится сборщик налогов. Ах, так! Хорошо. Приходит осень, крестьяне собирают урожай и, пока еще не пришли эти с бердышами за налогами, сажают детей на волокушу, кладут скарб, какой есть, – и ушли. Вот кусты пошевелились, их уже нет. Куда ушли? На север, километров на 50. Там построились. Проходит время, до них снова добираются власти. Кто-то, устав от переездов, остается на месте, в кабале, а кто-то дальше идет. Так и тянулась цепочка селений на север.
Точно так же – в поисках привольного житья – пришли в нынешнюю Россию восточные славяне. Особенным свободолюбием отличались те, кто сел в устье Волхова. Почему? Да потому, что их любовь к свободе и сотворила русское государство.
Как дело было? Вначале пришли сюда словены с реки Дунай, их потом стали называть "ильменские словены". Они осели по восточному берегу Волхова на холмах. Место удачное: весной все вокруг заливает, врагам не добраться, а на холмах можно скот пасти, что-то сеять. И место очень рыбное, и соли вокруг много – можно солить на зиму. Из-за этой рыбы, кому где ловить, два брата – Словен и Рус – разругались. Это история обычная для Новгорода, все время из-за тоней война идет. Руса обвинили в колдовстве, будто он превращается в водяного змея и топит девушек. В общем, оклеветали. И ушел Рус жить на солеварни – так возникла Старая Руса.
Потом, как говорит предание, случился мор, и словены перебрались за Ильмень. Вернулись они через сто лет и обнаружили в устье Волхова два новых поселения. Это были славяне, пришедшие с реки Нерева, из нынешней восточной Польши. А также пруссы – славяне, пришедшие из Прибалтики. "Пруссы", как утверждают этимологи, – это не этническое название. "Пруссами", или "поруссами", "боруссами", называли поморцев: как славян, так и литовцев, живших в нынешней Калиниградской области. Рус – водяной человек, связанный с морем или рекой. Корень "ру" сохранился, например, в слове "ручей". Русами, кстати, называли и норманнов-варягов, которые плавали на своих стругах.
Таким образом, появились три вольных поселения – Словенский, Неревский и Прусский (Людин) концы Великого Новгорода. Кроме того, в самом устье Волхова, на месте нынешнего Рюрикова городища, поселился какой-то варяжский род, за которым и закрепилось имя Русские. Это были сущие разбойники. Заняв стратегическую точку, они брали дань с рыбаков и вообще безобразничали. Кончилось тем, что славяне объединились и прогнали их взашей.
Прошло время, разросся город, четко делившийся на три конца. Вот мы сейчас сидим в Прусском конце (разговор происходил в квартире Гурия Михайловича на ул.Десятинной – ред.). А Неревский конец – там, где улица Разважа и универмаг "Феникс". Между концами-поселениями был пустырь, там гончары глину копали, ямы до сих пор заметны в рельефе местности. Понятное дело, что бояре – "лучшие люди" трех концов – между собой не ладили. Жили-то вольно, как Бог на душу положит, каждый сам себе указ. Что же делать, чтобы распри угасить? Законы придумать? Не по душе. И вот решили нанять со стороны "судейку". Долго искать не стали – вспомнили о тех Русских, которых прогнали с городища.
Впрочем, была тут одна хитрость. Гостомыслов род настоял, чтобы пригласили не кого-нибудь, а Рюрика. Предание гласит, что Рюрик однажды спас Гостомыслу жизнь на медвежьей охоте, за что Гостомысл отдал ему дочь в жены. Так что они были родственниками. Но Рюрик пришел в Новгород с некоторой опаской – не один, а с братьями. Помнил, как их с городища-то дубьем гнали! Ему поставили условие: он, князь, должен разбирать конфликты между концами города, во внутренние же дела концов – не влезать. В общем, не править пригласили, а охранять свободы новгородцев. За это положили хороший оклад – пятины, с которых Рюрик мог брать дань. Это была зарплата военно-судейского чиновника.
Ну,
а дальнейшее вы знаете. Новгородцы помогли Рюрику захватить Киев и объединить
славяно-финские племена в единое государство, сохранив при этом особую
новгородскую вольницу. Позже, после появления письменности, вольницу закрепили
законодательно. Как дело-то было? Когда умер св. Владимир Креститель, то
пошел раздрай среди Рюриковичей. Ярослава Мудрого из Киева вытурили, и
он побежал к варягам нанимать дружину, чтобы вернуть престол. А бежал через
Новгород. Но люди тогда были такие же умные, как сейчас. Новгородцы сказали:
мы тебе сами поможем, только ты подтверди на бумаге наш договор с Рюриком.
Так и было – новгородцы посадили на киевский престол Ярослава Мудрого,
а взамен получили "Русскую правду". Это был первый свод законов на Руси,
и там была договоренность между "русскими", то есть родом Рюриковичей,
и новгородскими славянами. По нему новгородцы сами – в лице бояр – управляли
своей жизнью, а князья приглашались как служащие.
– То есть бояре оказались выше князей? – прерываю рассказ старого новгородца.
– Разумеется! Кто такие князья? Голь перекатная, у них и за душой-то ничего не имелось. Помните, князь Олег говорил: "Пойду поищу свой город". То есть место, куда его пригласят и откуда, в случае чего, могут и выгнать.
Новгородская "Русская правда" утвердила особый государственный лад на всей Руси. Не только в Новгороде, но и в других городах князья правили на правах нанятой администрации. Со временем эти вольности утратились, и только Господин Великий Новгород жил по "Русской правде" вплоть до конца XV века.
Интересно то, каким способом уничтожалась вольница. Кого-то из новгородских бояр царь Иван III порубил, но немного – человек восемь, да и то в сражениях. Физически уничтожать бояр он и не собирался. Царь сделал так: вместе с домочадцами переселил их с севера на юг – на Рязанщину, в Тамбовскую, Костромскую области. Вырвал с корнем этих настоящих аристократов, ведших свое начало от Гостомысла. Более того, сделал их дворянами. А кто такие дворяне? Просто служивые люди, вроде самих Рюриковичей, только рангом пониже. Как прежде бояре нанимали и платили Рюриковичам, так теперь Рюриковичи стали держать бояр за служивых людишек. Вот какой переворот на Руси произошел.
–
Вы считаете, Иван III был не прав?
– Конечно, это зверство – вырывать с корнем людей. Сталин ведь то же самое делал. Он не только чеченцев, ингушей, крымских татар переселял, о чем так много пишут. Самые массовые переселения ударили по русским – часть лучшего крестьянства уничтожил, а другую – сослал на север, подрубив на корню русский народ. Этот прием не нов. Еще царь Навухдоносор целые народы к себе в Вавилон переселял.
С другой стороны, Иван III действовал правильно. Россию требовалось объединить. И Новгород был уже не тот. Вече (народное собрание) к тому времени бояре задавили, народную "вольницу" заменило своеволие боярской олигархии, которая всеми средствами противодействовала объединению с Москвой. Возглавляла олигархов Марфа Борецкая, "железная леди". Она была готова на все, вела переговоры с Литвой, дело пахло изменой православию.
– Вольница сгинула, никаких примет от нее не осталось?
– Не знаю... Вот недавно памятник князю Александру Невскому ставили. Сначала хотели его в Кремль определить. Но вовремя опомнились. Кремль действительно был первой вотчиной Рюриковичей. Но уже при Ярославе князей выселили на Ярославово дворище, а затем вообще за пределы города. Так что наши власти совершенно правильно задвинули памятник Александру к самому крепостному валу, в Плотницкий конец. Там, вне аристократического района, уже стоит церковь Бориса и Глеба – духовных покровителей рода Рюриковичей. Около нее и водворили памятник.
Когда при Ярославе Мудром в Кремле построили собор Святой Софии Премудрости Божией, то из военного сооружения Кремль превратился в духовный центр новгородцев. Вот еще причина, почему князьям туда путь заказан.
– Какая София, на ваш взгляд, красивее – Киевская или ваша?
– В Киеве собор больше, но внешне его так изуродовали,
что смотреть страшно. Ну зачем приделали эти купола-навершия в стиле барокко?
Наша София по архитектуре цельнее, целомудреннее. Сходите сами, увидите.
В
Кремль отправились пешком, над рвом. Вот и арка, про которую рассказывал
отец Гурий. На стене огромный Спас Нерукотворный – тот самый, из детских
его снов. Задрав голову, смотрю на золоченый крест Софии. Голубь на месте!
Эта птица, отлитая из свинца, укреплена на самой верхушке креста почти тысячу лет назад. По преданию, если голубь взлетит, покинет купол Софии, то в сей же час разрушится великий город. В 1941 году немцы вошли в Кремль и начали пулять из винтовок по кресту. Сбить голубя не удалось. Тогда они выкатили пушку.
Такую историю услышал я много-много лет назад, когда приезжал сюда в археологическую экспедицию. Смотрю на изготовившуюся взлететь птицу - и на незримых крыльях переношусь в прошлое...
...Начало апреля конца 80-х годов. Ранняя весна. Пригретый солнышком, я, молоденький студент, стою меж грановитой палатой и Софией. Сзади, взобравшись на высокие козлы, шоркает кистью женщина-маляр. Окошки палаты заклеены старыми газетами, пахнет известкой и открывшейся из-под снега землей, откуда-то слышится ленивый перебор гаммы на фортепиано. В полусонном нежно-синем небе млеет солнце, расплывается по золоту соборного купола теплым маревом. Закрываю глаза и слышу...
На Софии новуградской на крестеСтихи родились сами собой. Откуда в весенний день моей молодости просочилась эта невыразимая грусть? Неведомо мне до сих пор.
голубь сидит.
Из открытого окна по весне
песни поют:
"Ой ты птаха в небесах,
не свищи.
Ой ты реченька-речица,
помолчи.
Дай сердеченьку изныться,
белый свет.
Дай слезинушкой умыться
напослед.
Высоко взлетел голубок.
Ой, надену я черный платок".
* * *
В
Софийском соборе мы приложились ко всем святыням, в том числе и к раке
с нетленными мощами святителя Никиты. За стеклом видна кисть руки новгородского
епископа – как живая... Долго стоим перед древним "круглым" крестом, что
имеет космический смысл. Круг – это наша Земля, крест – православие. Его
вырезали из камня по приказу митрополита Алексия сразу после Куликовской
битвы.
В соборе узнал я подробности и о другом кресте – том самом, с голубем, по которому "немцы палили из пушки". Оказывается, во время оккупации в Кремле стояли вовсе не немцы, а испанская "Голубая дивизия". И совсем недавно двухметровый крест с главного купола Софии обнаружился в одной из военных академий под Мадридом. Испанцы согласились вернуть реликвию в Новгород, оставив себе копию.
На выходе из Кремля Игорь толкнул в бок: "Посмотри назад". Оборачиваюсь. С памятника "Тысячелетие России" на нас смотрит старуха с остановившимся безумным взглядом, очень похожая на суриковскую боярыню Морозову. Это Марфа Борецкая. Стоит с опущенными руками и, кажется, зажала в руках камень. Кому он предназначен? Может быть, нам?
Перекрестились, и в путь. Лежит он в село Менюши, к огненным
отрокам...
(Из путевых записок И.Иванова)
Всякая ехавшая сто лет назад из Санкт-Петербурга в Европу повозка никак не могла миновать старинное новгородское село Менюша. Расположилось оно среди лесов и болот в 40 верстах от Великого Новгорода и являло собой типичное разбогатевшее за счет большака селение, вытянувшееся на четыре версты, с постоялыми дворами, лавками и богатейшим храмом.
Как-то, без малого два столетия назад, по этому тракту проезжал император всероссийский Николай Первый. А был в ту пору в этих местах мор (кажется, холера), и народ, привычное дело, бунтовал. Тихо было только в Менюше. Оценил Николай Павлович такое благоразумие своих подданных и спросил, чего они желают от царских милостей. Местные жители испросили у самодержца помощь на возведение колокольни (храм тут был деревянный тогда). Подивившись благочестию сельчан, император не ограничился строительством колокольни, а подарил Менюше большой пятиглавый храм Святой Троицы. В 1841 году его освятили, колокол на верхотуру подняли такой, что голос его был слышен в Новгороде, синие купола золотыми звездами украсили. А спустя полвека (в ту пору приход разросся до 4 тысяч душ) местные купцы пристроили к храму придел Николая Чудотворца, в честь державного дарителя царя Николая. В том приделе установили богатую мраморную раку с крышкой из серебра в 1256 серебряных рублей – отрокам менюжским...
Об этих отроках – Иоанне и Якове – впервые мы услышали в Юрьевом монастыре. По словам монаха, подобно Аврааму и Иакову, старший брат принес в жертву младшего, погиб сам, а от их мощей начались чудесные исцеления. Рассказ иеромонаха, признаемся, поразил нас, и мы решили обязательно побывать у удивительных отроков.
...И вот мы въезжаем в Менюшу по вдрызг разбитому проселку – ни за что не поверишь, что здесь когда-то пролегала столбовая дорога, как говорится, хоть кубарем катись. У въезда в село стайка детей рисует что-то в дорожной пыли. "Ого, сколько здесь детей!" – с воодушевлением замечает Михаил. Но отрадная очевидность (есть будущее у села!), однако, несколько омрачается, когда мы узнаем, что все дети – из расположенного в селе районного детдома. Пригляделись, что они рисуют, – оказалось, лабиринт. Как позднее мы узнали, в деревне живет всего 280 человек, и большая часть из них – пенсионеры.
За
домами показалась колокольня храма, того самого, "царского". Колокольня
без купола, а храм без креста, на крыше проросли деревца. "Не подлежит
восстановлению", – мелькнула в голове привычная формула. Возле храма с
заколоченными проемами окон, вернее сказать, возле благородных руин – заросли
ивняка, по-видимому, здесь когда-то было кладбище. Но от могил нет и следа.
Без особой надежды входим под своды – впечатление, что со стен кто-то долго
и упорно сбивал фрески вместе со штукатуркой. Часть правого придела занимает
огромный каменный жернов. Вот тебе и "менюжские отроки"...
И тут вдруг замечаем: у входа притулились веник с совком, несмотря на следы разгрома, пол тщательно выметен, а на месте алтаря разложены засохшие уже папоротники и ветки березы – тонко пахнет увядшей листвой. Место, где молились православные, ни с чем не спутать, тут долго еще сохраняется особый дух. Значит, жива память о святых отроках? Вот только православные, как правило, то место, где под спудом покоятся мощи, в храмах, пусть и разрушенных, отмечают. Помню, в первые годы после возрождения Антониево-Сийского монастыря место в соборе, где под спудом лежат мощи основателя обители, украшали цветами, у стены стояла икона прп.Антония. Здесь же – никаких следов.
Отправляемся искать деревенских старожилов. Спрашивая подряд всех встречных, натыкаемся на никого и ничего не знающих дачников. Наконец, встречаем местную жительницу. Ее самое яркое впечатление, связанное с храмом, – то, как несколько лет назад прямо на ее глазах молния ударила в шар, на котором крепился крест, купол загорелся и провалился. Крест этот потом отвезли и поставили на кладбище. Рассказывает: "Его власти с кладбища забирали на перековку в кузню, но местные верующие за бутылку нанимали того же тракториста, и он отвозил крест обратно". Так жители отстояли святыню.
Пройдя еще по селу и поспрашивав людей о старожилах, стучимся в дом к старейшей жительнице села Антонине Ивановне Андриановой, ей 90 лет. Ее дочь, Нина Семеновна, выводит согбенную старушку в гостиную, баба Тоня кряхтит: "Смотрите, как стариков-то приходится таскать..." – ей как будто неловко за свою немощь, привыкла всю жизнь все делать сама. Фашисты, захватившие Менюшу буквально в считанные недели после начала Отечественной войны, расстреляли мужа как коммуниста, оставив ее с четырьмя детьми – мал мала меньше – на руках.
Вспомнив, что на оккупированной территории немцы повсеместно открывали церкви, спрашиваю Антонину Ивановну, были ли службы в менюжском храме.
– Нет, как священника еще до войны забрали, так больше не служили. Зато во время авианалетов от бомб прятались в подвале храма. А когда наши наступали, немцы на эту церковь пулемет подняли, и никак наши не могли деревню взять, долго из рук в руки переходила.
Нина Семеновна поясняет:
– В войну у нас ведь все село сожгли, три или четыре избы только осталось. И наш дом сгорел, и все, что в нем было. А так бы показали вам письма, которые присылали нам постояльцы, – в них они рассказывали об исцелениях от менюжских отроков. Сюда ведь на Иванов день, когда праздновали память отроков, приезжали на подводах аж за 300 километров. На постой останавливались в одних и тех же домах, а 7 июля шли крестным ходом на Святое озеро...
– Что за озеро?
– Вы не знаете про наше озеро? Я думала, именно из-за него вы и приехали. К нему и сейчас со всей страны приезжают за исцелением. Это еще из старины ведется: на Иванов день служили отрокам, и всем селом обязательно ходили на озеро святить воду; пока поп воду не освятил – никто не купался. Дорога на озеро была для лошадей вымощена, у берега были оборудованы две купели, – придешь, бывало, а там белья набросано – чулки, платки!.. Кто что хотел вылечить, с того места и одежду оставлял. Но потом крестный ход стали гонять. Помню, нам тогда лет 18 было – машины ставили с мигалками, с рупорами, заворачивали нас с середины пути. Солярку в озеро сливали, чтобы опоганить его святость, агитбригады высаживали на дороге, фотографировали. Слышала, хотели даже озеро закопать...
– Как это напоминает борьбу с Великорецким крестным ходом на Вятской земле! Вы были верующей тогда?
– Чтоб верить, надо хоть что-то знать, а откуда? Просто я была любопытной. Помню, мы с девочками в 5-м или 6-м классе на Пасху отправились крестить яйца в ближайший храм в Подгощи – кто на велосипеде, кто пешком. Возвращаемся, а тут уже плакат висит, на нем мы нарисованы: стоим на коленях перед батюшкой, он нас спрашивает: "Откуда вы, детушки?" – а мы отвечаем: "Из Менюши, батюшка!" Это нас так позорили. Потом в "Советской России" на всю страну прописали, что народ ходит на Святое озеро, – боролись с суевериями. А люди после этой публикации ринулись туда еще больше. Потом воду эту брали на анализ и нашли, что она очень полезная...
– Да, в оккупации в землянках жили, и не выпускали нас, – немного невпопад вставляет баба Тоня. – За водой, – спрашиваю, – сходить можно? А немцы на виселицы показывают – вот вам. У церкви был ключик хороший, брали воду, святая вода была...
Но
ведь мы только что обследовали храм, и не обнаружили ни источника, ни крипты
с гробницей святых отроков. Странно! И мы вновь отправились к храму. "Святые
отроки Иоанн и Яков, молите Бога о нас!"
И – удивительное дело – едва подойдя к храму, сразу видим это синее крылечко с крестом над дверью. Лестница вела вниз, под Никольский придел. Осторожно спускаемся, пока глаза привыкают к темноте, продолжаем читать молитву отрокам. Наконец разглядели: вот она – домовина, на ней – бумажные цветы, распятье, бумажная иконка Спасителя, церковные свечи. Затеплили огонь – и в мерцающем отблеске свечей увидели суровые своды подвала. Воистину, обстановка походит на катакомбы первохристиан, как о них дошли до нас рассказы очевидцев – и от этого на душе стало трепетно и сладко. Мы стояли молча, думая каждый о своем.
* * *
Как оказалось, самым сведущим в церковных вопросах человеком в Менюше оказалась глава сельской администрации Мария Владимировна Гусева, молодая, очень обаятельная женщина. Странно, что с самого начала мы искали не православных, а старожилов, как будто по нынешним временам это одно и то же.
– Я нездешний человек, приехала сюда 20 лет назад, – рассказывает Мария Владимировна. – Если бы не мое любопытство, то я бы тоже так жила, серым человеком. Теперь я думаю: сколько жили и не знали ничего о своем селе, и не стыдно было нам...
От нее, наконец, и узнали мы целиком историю менюжских отроков.
Давным-давно, в царствование Иоанна Грозного, в Верхнем Прихоне Медведского погоста (15 км от Менюши) жило семейство крестьян – Исидор и Варвара. Было у них два сына – Ваня пяти и Яша трех лет от роду. (Поэтому правильнее было бы называть их не отроками, а младенцами). В один из осенних дней Исидор перед тем, как вместе с супругой уйти в поле, зарезал овцу. Старший сын, видимо, наблюдал это, и воспринял как игру. В отсутствие родителей они с братом поделили роли, Ваня стал "папой", а Яков – "овцой". Иван полоснул ножом младшего брата и тот упал замертво. Иван очень испугался и спрятался в печку. А в печке уже были сложены дрова, так в то время в деревне было принято – чтоб дрова оставались сухие.
Вернулись с поля родители, увидели мертвого младшего сына, Ваню же не смогли найти. Погоревали, и затопила мать печку. Каково им было, когда из уже истопленной печи они достали тело своего второго сына! Мальчиков похоронили, а через некоторое время охотники, блуждая по дремучим менюжским лесам и окончательно обессилев, вышли на Каменское (Каменное) озеро, сейчас называемое Святым. Видят: по озеру плавают детские гробики. Догадались они, что в них тела тех самых, трагически погибших, мальчиков, о которых говорила вся округа. Восприняв это как чудо Божие, обратились охотники к младенцам с молитвой – помочь выбраться им из леса. И вышли к Менюше. Гробики эти спустя некоторое время были преданы земле – но уже в Менюше. А озеро именно с тех пор стало, по молитвам к Иоанну и Якову, исцелять от болезней.
Со временем возникла традиция – из села Медведь (в него теперь фактически влился Верхний Прихон, родина святых отроков) и из Менюши 7 июля направлялись навстречу друг другу крестные ходы, встречались примерно посередине пути, в Старом Веретье, и шли к озеру. Там совершались водосвятный молебен, купание. Оставленная на берегу одежда символизировала оставленную болезнь. Затем все отправлялись в Троицкий храм к мощам отроков.
В свое время в Менюше действовал мужской монастырь, но его упразднили еще при Екатерине в середине XVIII в. – остался приходской храм. Вторая волна закрытий пришлась на век ХХ. Пришедшие к власти большевики попытались осквернить могилу Иоанна и Иакова. Но едва они сдвинули плиту над их могилой, как в том самом подвале, похожем на крипту, где мы только что побывали, из-под земли хлынула вода. Пришлось гробокопателям срочно ретироваться, а вода тут же ушла. Однако храм все-таки у верующих отобрали, сделав в нем конюшню. Возле церкви издавна брали воду из святого источника – колодца, на дне которого мозаикой был выложен образ Казанской Божией Матери. Ее лик был хорошо виден – такой чистой была целебная вода, вытекавшая прямо из-под раки отроков. Нетрудно догадаться, что сделали с ним коммунисты, использовав главный свой довод в борьбе с религией, – дерьма телегу бухнули в колодец и сверху засыпали камнями.
После десятилетий использования храма то в качестве мельницы, то зернохранилища, то склада удобрений грязи и мусора накопилось до пояса – все 90-е годы его помаленьку выгребали верующие. Пять лет назад вновь обустроили могилку отроков и крыльцо в подхрамовую пещеру – помог с материалами местный предприниматель, кстати, супруг Марии Владимировны. А надгробную плиту она купила сама в городе на пожертвования, которые оставляют приезжающие сюда богомольцы.
– А то что же, – говорит Мария Владимировна, – паломники приезжают и видят, как мы относимся к святыне. Сколько людей здесь исцелилось: кто-то прозревал, кто-то не ходил – пошел! Вот и мне в трудной ситуации озеро помогло, и я стала верить в это очень сильно.
– Может быть, дело в каких-то особых свойствах озерной воды?
– Вообще подойти к озеру было всегда трудно, потому что его берега – сплошное болото, а у самой воды просто, как подушка, качает. Но что удивительно: при этом болото не затягивает озеро, оно остается в своих берегах уже много веков. В свое время приезжали изучать состав воды и обнаружили в ней большое содержание, кажется, йода и серебра. Но вода помогает именно по молитвам к отрокам. Может, поэтому исцеления в основном от детских болезней. Я вот то и дело вижу, как матери приводят на озеро совсем крохотных детишек – падают на колени вместе с ними, те в моем представлении должны бы орать, но они только молча смотрят глазенками, как мать молится.
– А сейчас приезжают священники служить на Иванов день?
– Первым в начале 90-х годов приехал к нам отец Игорь из Коростыни. Зашел в сельсовет, попросил помочь организовать службу. Для того времени это было необычно, мы удивились, но все равно помогли с транспортом. Теперь мы стараемся как-то отмечать наш престольный праздник, вечером после службы организуем концерт своими силами. Уже трижды служил у нас на 7 июля владыка Лев. Но на озере побывать у него все как-то не получалось. А в последний раз после службы дали мы ему сапоги и отправились на Святое озеро. Он долго купался, а когда вышел, сказал: "Да это же – благодать Господня!"
Мы пытаемся что-то восстанавливать, но тяжело идет – ведь в Менюше нет накакого производства. В райцентре я пытаюсь обратить внимание на то, что у нас уникальная деревня, что других таких святых в Русской Православной Церкви нет – Иоанн и Иаков, быть может, самые маленькие праведные дети в наших святцах. Надо мной посмеиваются: у тебя, говорят, под влиянием владыки крыша поехала...
А у меня дух захватывало, когда я изучала историю наших мест... Знаете, почему ближайшее село Медведь называется? Есть предание, что в этих местах охотился сам Александр Невский и на месте, где он убил медведя, поставил часовню. А река, на которой стоит Менюша, – почему Струпинка? Да потому, что за эти места от века сражения шли, и когда первые поселенцы пришли сюда, увидели поле брани и "реку с трупами" – оттого и Струпинкой назвали. У нас тут и в Великую Отечественную уйма солдат полегла – только на сельском кладбище захоронено более 500 воинов, а сколько еще не похоронены... Менюшу освободили 26 января 1944, и каждый год в этот день, хоть стужа, хоть ветер, но мы обязательно приходим на кладбище поклониться освободителям.
* * *
...Наш путь лежит дальше, в Старую Руссу. Уезжали мы из
деревни под любопытные взгляды здешних детдомовских детей – вот они, современные
отроки менюжские... Дай-то Бог, чтобы под покровом святых Иоанна и Иакова
обрели они, сироты при живых родителях, память предков и силу выживать,
несмотря ни на какие беды.
(Из путевого дневника М.Сизова)
В Менюше скребанула мне по сердцу встреча с 90-летней бабушкой Тоней. Разговор у нас получился странный. Мы просим ее рассказать об "огненных отроках", она начинает вспоминать и вдруг, оборвав себя на слове, начинает причитать: "Ой, была война, что творилось, что творилось..." Ладно, спрашиваем о другом – о последнем местном священнике, она отвечает: "Да, как же, был тут священник. И была война, что творилось, ребятки, что творилось!" Дочка ее, Нина Семеновна, потом извинялась: "Что-то случилось с ней на старости – только о войне сейчас и вспоминает".
Каленым железом прошла Великая Отечественная по судьбам новгородцев, и никуда от нее здесь не деться. Приехали мы в Старую Руссу, решили зайти в краеведческий музей, посмотреть сведения о походе Ивана III в эти края. Собственно, ради этого и приехали сюда – прикоснуться к истории присоединения новгородского Севера к остальной Руси. Идем из зала в зал и натыкаемся на страшную выставку. Из Германии только что поступили "любительские" фотографии тех фрицев, что в Старой Руссе бесчинствовали. Сцены расстрелов, повешений... Нельзя без содрогания смотреть. Идем в другой музей – Достоевского. Здесь, в Старой Руссе, рядом с Георгиевским храмом великий писатель купил дом, в котором провел восемь летних сезонов, работая над "Братьями Карамазовыми" и "Бесами". Казалось бы, ну никак Достоевский не связан с Великой Отечественной войной! Нет же, экскурсовод живописует, во что фашисты превратили дом во время оккупации... Идем в Георгиевский храм. Неужели и там фашисты наследили?
Главная святыня в Георгиевской церкви – огромная, на всю стену, икона Божьей Матери "Старорусская". За день до нашего приезда был ее праздник, приезжал владыка Лев, совершался крестный ход с иконой.
– Как же ее выносили, она, поди, и в дверной проем-то не пролезет? – спрашиваю женщину, протиравшую подсвечник.
– Что вы, ходили с другим образом, поменьше, брали из кафедрального Воскресенского собора, – отвечает она. – Наша-то "Старорусская" вообще к стенке привинчена. Потому что один раз ее уже выносили – фашисты с собой брали при отступлении, хотели в Германию увезти. Не довезли, застряла она в Псковской области на железнодорожной станции Дно. Потом ее иеромонах Козьма в 44-м году обратно на лошадях привез и к стенке накрепко приделал.
– Из Руссы немец все подчистую выгреб. Даже людей реквизировали, как имущество, – вздыхает другая работница, Елена Кирилловна – старушка, бессменно прослужившая на просфорне Георгиевского храма 55 лет. – Согнали нас вместе и на запад повезли. Оказалась я в лагере в Опочках, что в Псковской области. Мы с подругой очень домой захотели, из лагеря убежали, да на мосту на патруль наткнулись. Нас в другой лагерь погнали, опять на работы. Мы опять сбежали. А в это время партизаны наступают. Зима, декабрь, снегу вот по это место. Мы бегом оттуда, барахтаемся в сугробах, пули свистят, ветки с деревьев сшибают. Пробирались на родину лесами, под елкой ночевали. Пришли – а дом сожжен...
– А я не коренная ручанка, из Кокорино я родом, – вставляет слово еще одна старушка, из свечного киоска. – Мне тогда 16 лет было. Через месяц, как война началась, наш дом разбомбило. Вырыли мы окоп рядом с пепелищем и в нем стали жить. Думали, немец до нас не дойдет, а он все ближе и ближе, раз – и он уже в Кокорино. Красная армия хотела выбить их из села, слышала я крики "ура", а немцы в домах укрылись и давай из наших окошек по ним. За деревней целый полигон положили. И все-то ребята молодые...
Мария Константиновна Анисимова продолжает рассказ – и хоть сейчас вставляй его в книгу про войну.
– Вот пришли немцы, корову нашу отобрали, стал папа на них шить. Он портным был. А потом карательный отряд приехал на мотоциклах, и одна наша деревенская женщина чего-то доказала на отца. Зачали папу бить, чуть ли не до смерти, он ведь старенький совсем. Но другие немцы заступились, дали нам таблеток, и мы папу отпаивали с чайной ложечки, кое-как выходили. Рядом с нашим окопом кухня немецкая стояла, был там поваром Володя, небольшого роста, хорошо помню его. Он нам рис тихонько давал, и мы с другими родственниками делились. А так бы померли с голоду. Собирали траву, пекли лепешки.
Помню, мама где-то нарыла картошки, наварили ее, сели есть. Появляется староста деревни Исаак Куликов с немцем, гонит на работу. Мои братцы Коля и Ваня просят: сейчас перекусим и пойдем. А он хлобысть по ним плеткой – и не емши выгоняет в поле, дорогу от снега чистить. Выходим в поле, а на той стороне, где русская передовая, слышно, наши поют, гимнастику делают. Мы с лопатами только на поле выйдем, и оттуда из пулеметов по нам "та-та-та". Мы бежим, а староста с плеткой. Мы обратно – а наши пулями шлепают. Не в нас целятся, а рядом. Плач стоит...
Ночью погнали нас в Германию. Пожитки в сани сложили, впряглись. Лошадей-то не было. Папа швейную машинку в сани положил, маленькую. А большую машинку в окопе оставил, не смогли увезти. Пригнали в Руссу, какие тряпочки у людей были, все в машину сбросали, и нас с маленьким братом туда посадили, в разные кузова. Так мы все растерялись. Потом наткнулась я на братца в какой-то деревне, плачет сидит, я тоже плачу. Поехали дальше вместе, и на станции Волот, не доезжая Дно, родителей нашли. Повезли нас до Пскова и дальше – в Струги Красные. Там в лагерь за колючку, баландой кормили. Но, слава Богу, вся семья была в сборе – и братья, и папа, и мама.
В лагере на работы гоняли, а также отбраковывали и в Германию увозили. Меня тоже на отправку назначили. Но Бог уберег. В лагере подружилась я с Катей Васильевой, нашей сельчанкой. Ее с отцом разлучили: как всех погнали, так он, совсем слепой, на печке остался лежать. Наверное, потом умер от голода. И вот эта Катя немецкий язык знала, и сделали ее переводчицей. Когда стали готовить меня для отправки в Германию, она приписала, что я на один глаз ослепла, бельмо наскочило, – и меня не тронули.
Только потом мы узнали: эта Катя все партизанам передавала, что у немцев в штабе творится. Один немец штабной в нее влюблен был, она с ним встречалась и секреты узнавала. Видно, немцы стали догадываться, и землячка моя решила к партизанам убежать. В последнюю ночь перед уходом – это она мне сама рассказывала – была у нее встреча с тем офицером. Катя спросила его: "Вот если бы Красная армия Германию захватила, пошли бы вы в партизаны или не пошли?" Тот подумал и говорит: "Да, пошел бы". И рано утром Катя исчезла. А немец, наверное, волоса на себе рвал, что сведения ей выбалтывал.
Потом нас за 35 километров отправили в село Творожково. Вскоре фронт приблизился, и партизаны освободили. Ой, сколько немцев они положили...
– А сейчас пишут, что партизаны на самом деле не такие герои были, что они разбойничали, грабили.
– Не знаю, милок, что там говорят. Они нам помогали, продукты приносили. Приходили прямо с оружием, не боялись, потому что немцев у нас в Творожково не было – они стояли по соседству, в Дубках. Одна эстонка, местная, все бегала туда и сообщала про партизан. Наши устроил засаду и расстреляли. Альма ее звали.
Из разговора выяснилось, что младший братец Коля, который упоминался в рассказе, – это не кто иной, как протоиерей Николай Анисимов, который служит здесь, в Георгиевском храме. А Мария Константиновна – его сестра. Очень бодрая, живая бабушка, все скороговоркой говорит и так умилительно морщится, будто специально смешит. Слово за слово, пригласила она к себе домой почаевничать. Там и поведала окончание своей истории.
– Когда наши Творожково освободили, – вспоминает она, – я стала на почте на коммутаторе работать. Жили там до 44-го года. Мама хотела обратно в Кокорино вернуться, но папа настоял в Руссу ехать – он был портной и хотел там ремеслом заняться.
– Все живые вернулись! – радуюсь вместе с бабушкой. – Наверное, Бог вам помогал...
–
Ну а как же! Вот смотрите, у меня здесь, в божнице, Георгий Победоносец,
– старушка подводит к своему иконостасу, который занимает весь угол до
потолка. – В самом начале, когда немцы нас из деревни выставили и на Запад
погнали, отец эту икону взял, и мы всю дорогу перед ней молились. И в концлагере
в Стругах, и в Творожково – всегда была с нами.
Образ воителя с копьем, пронзающим змея, от времени совсем не потускнел. Баба Маша определила его в центр божницы, на почетное место.
– С этой иконой мы и приехали в Старую Руссу, – продолжает она. – И так все хорошо получилось. Брат Иван, который в прошлом году умер, тогда в Ленинграде служил, в чине. Он выхлопотал для нас вагон, чтобы перевезти скарб. Мы ведь в Творожково корову заимели, вещами обросли. Здесь, в Руссе, другой брат, Алексей, был уже с армии вернумшись, в леспромхозе работал, помог нам дом поставить.
– А сколько у вас братьев-то всего?
– Было восемь братьёв, сейчас остамшись три. В семье я одна девчонка. Братья-то почти все переженились, а мне Бог не дал мужа, одному Ему служу.
У меня двое братьев – священники. Николай, как и я, бездетный остался. Когда он выпускался из семинарии, то всем классом они сговорились не жениться. Это их митрополит Никодим уговорил. Кто-то монашество принял, а брат мой, как это называется, в целибате остался. Сейчас бы епископом стал, прими постриг... Только один из их одноклассников уговор не сдержал, женился. Но потом с женой разошелся и быстро умер. А Николай после выпуска уехал в Рязань, там 27 лет настоятельствовал в церкви Скорбящей Богоматери. Сейчас, на старости, вернулся в Руссу, у нас служит.
А другой мой брат, старший, Саша, начал прислуживать в храме еще в оккупации. Когда мы уехали из Творожково, он там остался в храме у отца Иоанна. Потом служил в Ленинграде, там и похоронен.
– А вы сами-то как в церковь пришли?
– Так с детства ходила. И дома мы всегда всей семьей и утренние, и вечерние молитвы читали. И в оккупации тоже в церковь ходили. К нам в Творожково служить приезжал отец Иоанн, который в Камно за Псковом жил. Он умер совсем недавно. Помню, когда наши пришли, я дочку председателя сельсовета к нему привела – окрестить. И он не побоялся, крестил. А потом, когда в Руссу переехали, мы стали в Георгиевский храм ходить, к Старорусской иконе. Я все свободное время там проводила, помогала. Храм-то рядом. В 49-м мы строились, и мама захотела аккурат здесь дом поставить – напротив Георгиевской церкви. Она, как и папа, очень верующая была.
У ейного отца, моего дедушки, до революции такой случай приключился. Он одно лето косил на полянке, и к нему из леса вышел неизвестный человек. На нем одежа, как на теленке шкура. И говорит: "Раб Федор, давайте побеседуем". Вот они сели, побеседовали, и человек говорит: "Пойдем ко мне в пещеру". Пещера у него открывалась так – дерень, кусок земли с травой, поднимается, и туда крылечки ведут. Зашли. Там престол, на престоле кружечка воды и кусочек хлебца. Дедушка долгое время ходил к нему. "Раб Федор, у тебя сын отставши от своёго стада, – говорит однажды старец. – Надо в трех церквях в один день три молебна отслужить". И вправду мой дядя тогда бедокурить начал. Дедушка заказал молебны в Колымах, Залучах и Выстово. И вскорости после молебна дядю взяли на царский поезд машинистом, остепенился он.
Дедушка Федор был старостой церкви и часто ходил за свечами сюда, в Старую Руссу, за 45 верст. Идет однажды, а на пути село Рамышево, там лес большой. И выходит к нему женщина, с волосами распущенными: "Раб Федор, вы идете в Руссу за свечами. Купите мне платочек, черненький с беленькой каемочкой. Да не забудьте". Ну, дед свечи получил, вышел за Руссу и про платок вспомнил. Обратно вернулся, заглянул в шелковые ряды. Купил, идет. Женщина ждет на том же месте: "А-а, раб Федор, забыл, вернулся, купил! Ну теперь сложи его вот так..." Дед ей голову покрыл. Она: "А теперь смотри на одно плечо и на другое плечо". И дедушка видит: за ее плечом на земле кони мертвые валяются, кровь льется... И вот после этой встречи, как мама рассказывала, вскорости революция и случилась.
– А за другим плечом что было?
– А про это дедушка умолчал, не знаю.
– Старорусская икона вам помогает?
– Помолишься, она каждому поможет. Все время люди излечиваются. Приезжают на исходе уже, а обратно здоровыми уезжают. Постоянно подходят ко мне, молебны заказывают благодарственные. Издалека приезжают. Вчера из-за Урала женщина подходила. Плача стояла перед Старорусской Божьей Матерью... Разные люди заходят. Вчера вот был один священник, как зашел, спрашивает: "Где у вас икона Царя?" Отвечаю, что нету. "Почему нету? Кто у вас владыка? Наверное, еврей? Как вы без Царя служите?" Я не знаю, что ответить. Говорю, вот, батюшка, у нас есть святыня, Старорусская икона, приложитесь.
– А вы сами-то Царя Николая почитаете?
– Он же мученик, как не почитаю... Мне и родители про него рассказывали. Они были против советской власти. Говорили так: "Кто ждет хорошего, трижды-трижды раз будет проклят". Это были последние их слова. Они даже знали, в какой год умрут. Папе один старец сказал, что он в 70-м году уйдет. Так и случилось. А мама через пять лет. Легко умерли, не держал их этот свет.
* * *
Перед отъездом мы еще раз зашли в Георгиевский храм поклониться Старорусской иконе. Никогда в жизни я такой не видал – огромной, чуть ли не до потолка. Взгляд Богородицы не просто пронзает душу, а как бы обнимает и мягко приземляет тебя на колени. Перед ней можно стоять только на коленях. И плакать.
"Море слез перед ней пролито", – сказала мне бабушка Маша. Море слез... Не видно берегов этого моря – теряются они в дымке столетий. Вот говорят, что горе сплачивает. Нет, не просто сплачивает – сливает воедино души самых разных людей, живущих в разное время. Слезы современной мамы, скорбящей о ребенке, ничем ведь не отличаются от слез матери солдата, не вернувшегося с фронта. Горе вдов Великой Отечественной не горше, чем у вдов иных войн, прокатившихся по этой земле. Точно так же перед "Старорусской" ревели местные бабы и 500 лет назад, потерявши мужей на реке Шелонь, где пали они в братоубийственной сече. И всем-то Богородица утирала слезы...
Туда, на Шелонь, где решилась судьба России, мы и отправились,
поклонившись Старорусской Божией Матери. Там нас ждала конечная цель путешествия.
(Из путевых записок И.Иванова)
Дорога из Старой Руссы ведет по южному берегу Ильмень-озера, такая просторная новая трасса, на которой жизни нет, только указатели на нее – своротки вправо, к прибрежным селам. Раньше именно вдоль берега по этим самым селам и шел тракт от Новгорода Великого на Старую Руссу. Дальше барками по реке Пола, название которой происходит от слова "половодье", то есть то самое время, когда река и становилась здесь главной транспортной артерией, через Великий Заход на Новую Руссу (ныне, должно быть, захолустное сельцо, даже церкви на карте не обозначено), потом через Переволоку и озеро Истошню – на Осташков, а там по Волге и до Москвы рукой подать... Едешь по пустынной и прямой, как штырь, автостраде и с наслаждением читаешь по карте древнерусские "говорящие" имена, гадаешь, как во времена оные наши предки по рекам да волокам добирались до первопрестольной.
Южный берег Ильменя – единственный высокий берег озера, остальные прочие – болотистые и неприступные. Это оттого, что озеро отступило – некогда и Старая Русса стояла ближе к его берегам, а теперь оказалась довольно-таки высоко по течению реки Полисть. Средневековые путешественники по Московии считали, что само слово "Русь" происходит от города Старая Русса. И хотя утверждение оспорено современными учеными, никто не сомневается, что именно эти места – колыбель русского народа. Историк И.Вязинин перечисляет топонимы с корнем "рус", встречающиеся в этих местах: "Озеро Русское дважды, река Порусья и Русская, ручей Руска, селения Русье, Руско, Русыня..." Вот что меня поразило: когда 70 лет назад делали раскопки в Старой Руссе, насчитали 26 ярусов деревянных мостовых. И еще: в начале ХХ века в городе с 13-тысячным населением были 21 церковь и 9 часовен, да еще старообрядческая молельня! Это притом, что в окрестных селах служили в 68 храмах. Вот уж где действительно "русским духом" пахло... Недалеко отсюда, в междуречье Полисти и Ловати, среди болот на озере Рдейском, находится то священное для всякого русского православного человека место, где, по преданию, почти две тысячи лет назад апостол Андрей установил крест. Там, где впервые прозвучала среди наших соплеменников Благая Весть, ныне развалины монастыря...
Некстати вспомнилась одна встреча в Старой Руссе. У ворот храма св. Георгия, прихожанином которой десять лет был Федор Михайлович Достоевский, побирался бомжом Иван – вместо отмороженных пальцев культяшки, зубы поколоты. Рассуждал: "Народ тут захудал, друг другу не помогают. А там, поодаль от озера, – показал он куда-то в сторону Андреевского креста, – и вовсе людей нет, одни бабки в деревнях доживают... Упала Русь". – "А чего возле храма куришь?" – не зная, что ответить, спросил я. "Сторож сказал, у ворот можно".
* * *
...Вывеска на дороге предупреждает: впереди "Живоносный источник".
Вдалеке у пустынной трассы вдруг примечаем каких-то людей, согбенно восседающих у обочины; подъехали – местные жители торгуют чем-то; нетрудно догадаться чем – рыбой, конечно. От лещей-"лаптей" и щук вкусным копченым духом несет за несколько метров. В разговоре рыбаки оказались немногоречивы – узнав, что мы не из Москвы и не из Питера, и убедившись, что нам продать ничего не удастся, снова заскучали, лениво обсуждая всякую житейскую мелочь.
Как выяснилось потом, экономить слова их жизнь научила. Сначала, лет пять назад, торговали свободно, потом попали под "крышу" каких-то бандитов из Питера, да и местные время от времени подъезжали и забирали если не выручку, то рыбу. А ведь тут все наши соотечественники, осевшие русские беженцы из прибалтийских республик, – без работы и родни они нашли себе здесь, в буквальном смысле под покровом Богородицы, заработок. С тех самых пор, как владыка Лев летом 1998 года освятил тут часовню и источник.
Чуть в глубине от дороги стоит свечная лавка-"киоск", метрах в десяти дальше – родник, еще дальше – часовня. У миловидной хозяюшки лавки можно не спеша расспросить подробности и об источнике, и о местах окрестных, видно, дорогих ее сердцу. Показывая на ключ, она рассказывает о его целебных свойствах: излечивались в нем и раковые больные, и расслабленные, и даже неведомо от чего, "проезжая из Москвы, сама царица". Словно это было вчера. И добавляет: "А яблоки из Коростыня шли на царский стол". Это, в общем, вполне возможно, потому что неподалеку отсюда, у самой дороги, стоит ныне заметно обветшавший Путевой дворец царей, выстроенный еще графом Аракчеевым, а возле него действительно были сады.
Рядом с трубой, из которой сегодня вытекает вода на Живоносном источнике, видны следы старинной каменной купальни, но только следы. Современная купальня накрыта сетчатым саркофагом. Весь 100-процентно женский учительский коллектив из Коростынской школы во главе с директором приходит сюда в Крещенье на лыжах и купается. Известно, что часовня в этом месте стояла еще в XVII веке, была разрушена шведами, затем восстановлена. Сколько еще раз ее жгли и восстанавливали – неведомо, в последний раз большевики раскатали ее на амбары. И вот снова восстановили. Здесь, в местах многих сражений русской истории, этот вынужденный жизненный принцип "ваньки-встаньки" формировал основы русского характера.
Я зашел в часовню, поставил свечку в песчаный шандал пред Божией Матерью. Сохрани нас, Пресвятая Дева, под Своим покровом, дай силы еще раз подняться, обустроить души свои и Отечество...
Искони этот источник с часовней был приписан к женскому монастырю в Пустоши – деревне неподалеку отсюда, на берегу озера. Туда мы и отправляемся по совету матушки.
* * *
На
горе над Ильменем – часовня, рядом – Поклонный крест, перед ним кем-то
положены цветы. Здесь в старину и был монастырь. Красота-то какая! Озеро
расстилается и сливается с мглистым небом вдали, внизу, у берега, лежат
враскорячку рыбацкие струги. Хочется молча упиваться этой волей и чистотой.
С кручи спускается дорожка и далеко вьется по прибрежной отмели к воде.
Никак не удержаться, чтобы не пройти по ней, выложенной камнем, древней
стезе наших пращуров. Да и там, у хладных вод, что скажешь? – вот она,
Родина!
Направо видно село Устрека. 23 февраля 1943 года эту бескрайнюю озерную ширь на лыжах преодолела 19-я лыжная бригада якутов, и здесь, у берега, на льду они были замечены врагом. Шквал бомб и пуль посыпался на них. Отчаянно бросившись на штурм десятиметровой кручи, они выбили немцев, но какой ценой! Погибла почти вся бригада. Несколько лет назад правительство Якутии установило своим землякам здесь обелиск... Более полумиллиона (!) наших воинов покоится в братских могилах на Новгородской земле. А сколько косточек до сих пор находят непохороненными поисковые отряды, а скольких уже не найти, не опознать... Помяни, Господи, всех здесь убиенных, имена же их Ты, Господи, весть.
...Если кинуть взор налево – вдалеке, почти у самого берега, видны купола Успенской церкви в Коростыни. Наш путь лежит туда.
* * *
В
Коростынь мы подъехали, когда уже начало смеркаться. Первое, что видишь
с дороги, – большой крест на фоне озера. Но что-то не то, как будто...
Спешившись на хорошо заасфальтированной (опять что-то не то!) автостоянке,
подходим ближе – так и есть: крест не наш. Кто мне скажет, что всякий крест
должен почитаться, ибо Он есть орудие смерти Спасителя, тому напомню я,
что на гитлеровских "Тиграх" тоже кресты рисовали, "крыжи латынскыя" –
помните? Так вот, именно такой и увидели мы на берегу Ильмень-озера. Более
того – как оказалось, это не случайное совпадение.
Дело в том, что крест такого начертания – традиционный у немецких рыцарей-крестоносцев. Эти кресты были изображены на щитах еще у противников Александра Невского, спустя столетия они появились на танках, сметавших все живое на Российской земле, теперь этот крест – здесь. Это место возле Коростыня, как следует из надписи, – кладбище немецких военнослужащих. Буквально перед нами из каменной ограды мемориала вышли эстонцы, что-то по своему лопоча, они возложили к немецкому кресту цветы. Дело понятное – у них теперь это модно, цветы к таким монументам не столько в память отцов, сколько по идеологическим соображениям... Композиция из железного креста в окружении шести камней с именами сотен немецких военнослужащих (имя, воинское звание, дата смерти – и далее в строку снова имя, воинское звание...) вызывает какое-то холодное, мрачное чувство, впрочем, видно, что все распланировано профессиональным архитектором, стоит немалых денег. Теперь это, следует думать, один из объектов показа западным туристам.
Выходим
из ограды и тут вдруг видим сперва не замеченный среди берез, скромно стоящий
среди них деревянный православный крест. Он, конечно, не так ухожен, к
нему не ведет отсыпанная дорожка и нет ограды... Ну и что! Главное-то –
сразу видно, что поставлен он не какими-нибудь государственными архитекторами
на бюджетные деньги, а сделан православными, вручную, а отличие тут такое
же, как между холодным металлом и теплым деревом. Бог знает, в честь чего
поставлен он – никаких надписей нет. Может быть, просто освящает землю...
Пока я примериваюсь, как сфотографировать крест, Михаил срывает несколько
цветочков и, убрав старые завядшие простоцветы, крестясь, кладет свежий
букет полевых цветов. Здесь были православные...
(Из путевого дневника М.Сизова)
Пушистым комком осеннее солнце закатилось уже за край озера, когда мы вернулись в машину. Игорь щелкнул тумблером, зажегся свет в кабине – и окна стали угольно-черными. Как незаметно наступила ночь!
– Ну а теперь куда? – раздумывает Игорь. Ситуация тупиковая. В Коростынь мы приехали, чтобы разузнать о местном почитании жертв Шелонской битвы и тем самым поставить точку в нашем путешествии. Но к кому обратиться? В память о битве и знаменитом Коростынском договоре в старину здесь поставили Успенскую церковь. Вот она – за забором, выделяется черным пятном на потухшем небе. Только один огонек горит на верху колокольни. Понадеявшись, что там сторож, дважды обошел я храм кругом в поисках двери, куда можно постучаться. Нет, везде висят внешние замки. Видно, на колокольне просто забыли выключить свет. И теперь, действительно, куда податься? Может, махнуть на все рукой и отправиться в Новгород на ночевку, а утречком – обратно в Сыктывкар?
– Давай потихоньку вперед поедем, может, кого встретим, – предлагаю Игорю. На первой скорости ползем по вымершей улице (даже собак нет!), минут через десять световой сноп от фар упирается в автобусную остановку. Там молодежь "тусуется", сигаретами дымит.
– Ребята, а что это за кресты у вас на берегу стоят? – завязываю разговор.
– Там немецкий, – показывает рукой парень, – а там крест по старой вере.
– А кто этот крест "по старой вере" поставил? Где он живет?
– Батюшка Николай? – снова откликнулся "продвинутый" парнишка. – Так он живет не здесь, а в Борисово. Сюда изредка приезжает служить.
Где-то час мы добирались до Борисово и кружили в темноте по его пустынным улочкам – в селе рано ложатся спать. Примет ли нас священник? К счастью, в домике около храма светились окна.
Отец Николай оказался высоким плотным человеком, весьма интеллигентным в обращении. В доме его все просто: печка, деревянный некрашеный стол, длинные лавки. Матушка Наталья Ивановна сразу начала собирать на стол, несмотря на позднее время. Невзначай спросили, какая фамилия у батюшки, и очень удивились...
– Мы в интернете нашли и напечатали информацию про отца Николая Епишева, он водит крестные ходы на место Шелонской битвы. Из-за этого, можно сказать, и сюда приехали.
– Ну, прямо в точку попали, – рассмеялся священник и развел ручищами. – Епишев я и есть.
За угощением батюшка рассказал про эти крестные ходы. Но начал издалека – с писателя Достоевского.
– Сам я не местный. Родился в Ленинграде, в районе Сенной площади. Той самой, где разворачивались события романа "Преступление и наказание". С детства полюбил те хмурые дома, дворы-колодцы, углы, в которых теплятся судьбы людей. Историю Достоевского про Раскольникова я и сейчас кожей чувствую, ведь он про наше время писал. Бывает, едешь в метро и вздрагиваешь, когда по радио рекламу объявляют: "Сенная, 6. Ломбард. Круглосуточно!" Ну как старуху-процентщицу не вспомнишь?
Учиться я поступил на филологический, в Ленинградский пединститут. По окончании стал "подпольным человеком", подобно многим интеллигентам в советское время. Работал в кочегарке. Потом судьба забросила в Старую Руссу. Здесь и стал священником. Оказалось, что эти места тесно связаны с Достоевским – он часто приезжал лечиться на местный курорт, купил здесь дом, жил в нем в последние годы перед смертью. Итак, стал я служить, и мое педагогическое образование пригодилось – читал лекции в школах, на курорте, участвовал в образовательных чтениях в доме-музее Достоевского, написал даже исследование по "Преступлению и наказанию". Однажды познакомился с прапраправнуком Федора Михайловича, который, как и предок, приехал с семьей лечиться на курорт. Что меня поразило: сам того не зная, он приехал как раз в день празднования иконы Божией Матери "Старорусская". А ведь Федор Михайлович очень почитал этот образ, он и поселился-то рядом с Георгиевской церковью, чтобы быть ближе к иконе.
К Шелонской битве "Старорусская" имеет самое прямое отношение. Интересна и предыстория, как она попала на Русь. По преданию, ее написал евангелист Лука, и со временем она оказалась в Константинополе. Ее почитали не только византийцы, но и все христиане, в том числе новокрещеные русские. По размерам она была самой большой в мире – высота ее 3 аршина 12 вершков, это примерно 280 сантиметров. Думаю, и сейчас такой нигде нет. Когда в Византии вспыхнули иконоборческие гонения, икону переправили через Черное море в Ольвиополь, близ нынешнего Херсона. В 1470 году Ольвиополю стали угрожать турки. Это был последний оплот Византийской империи, Константинополь к тому времени уже двадцать лет как был завоеван мусульманами. Чтобы спасти святыню от поругания, византийцы отдали образ киевскому князю Михаилу Олельковичу, который как раз вел военные действия у южного Буга. Интересно, что греки просили его переправить икону на Русский Север, поскольку оттуда в Ольвиополь часто приезжали богомольцы, почитавшие образ. И Господь так судил, что через малое время новгородцы пригласили Михаила Олельковича к себе княжить. Он пришел туда вместе с иконой – несколько десятков дружинников несли ее на огромных носилках. Потом ее переправили в Старую Руссу – ровно за полгода до Шелонской битвы.
Какую роль икона сыграла в нашей истории? Она решила судьбы двух царей – первого и последнего. Вспомните, что было в конце XV века. Русь балансировала на острие ножа. С одной стороны, хан Ахмат собирал войска для подавления воспрянувшей Руси. Готовился чудовищный реванш после Куликовской битвы, Москву предполагалось вообще стереть с лица земли. С другой стороны, вся Западная Русь находилась под польской пятой и к королю Казимиру вот-вот должен был переметнуться Новгород. А что такое Новгород? Это огромная северная республика, раскинувшаяся от Мурмана до Пустозерской тундры. Если бы с двух сторон схлопнулась эта ловушка, от Руси бы ничего не осталось. И в этих сложных условиях Великий князь Иван III предпринимает поход на Новгород. Войско его – всего 5 тысяч копий. А со стороны Великого Новгорода навстречу выступает 40-тысячная армия. Восьмикратное превосходство! В Старой Руссе новгородцы молятся Богородице, чтобы Та даровала им победу. Ведь их дело "правое" – они защищают свою землю от агрессора, защищают старину и исконные права, данные еще Ярославом в "Русской правде". И Богородица внемлет молитве – за два часа битвы на Шелони 40 тысяч новгородцев разгромлены в пух и прах.
В
чем здесь дело? Почему Богородица отвернулась от богомольцев? А Она и не
отворачивалась – все сделала, как просили. Новгородцы хотели защитить "старины",
вот и получили. В ту пору только в составе единой Руси во главе с Москвой
можно было спастись. А под Польшей – какие "старины"? Через год после Шелонской
битвы это показали события в Юрьеве (Тарту). В день Крещенского праздника
поляки утопили там в только что освященной проруби святителя Исидора и
других русских, отказавшихся принимать униатство. Так что Марфа Борецкая
тянула новгородцев в пропасть. Она вместе с боярами, которые очень схожи
с нашими современными олигархами, пыталась спасти не старину, а возможность
получать барыши с обширных северных территорий. Тогда нефть не добывали,
но ценилось "мягкое золото" – пушнина. Ни с кем делиться олигархи не хотели
и готовы были на все.
Такова суть молитвенного прошения... Ты молись – и Господь управит все лучшим образом. Недавно археологи в земле Старой Руссы нашли берестяную грамотку, на которой, словно завещание нам, написано только одно предложение: "Али ты чега восхоте – молися". Главное – молись, проси, а как Бог исполнит просьбу, это уж не твое дело.
Еще один пример – отречение Царя Николая II от престола.
Известно, что Государь-страстотерпец дважды молился перед иконой Божией
Матери "Старорусская". Был он в Старой Руссе и за день до отречения. Что
он вымолил у Богородицы? Явно Царь не просил владычества коммунистов над
страной и гонений на православных. Но кто знает, что в ту пору было предпочтительней?
– Вы в Коростынь-то заезжали? – спрашивает нас батюшка.
– Да, только храм был закрыт.
– Утром я вас туда свожу. Там есть один из первых списков Старорусской иконы, очень необычный. В конце XVI века нашу "Старорусскую" увезли в Тихвин, чтобы спасти город от моровой язвы. Богородица вняла молитвам горожан, но после этого ее обратно не отпустили – продержали в Тихвине до 1888 года. А накануне, в 1887 году, ручане сделали копию иконы. Однажды, как говорит сказание, Богомладенец на иконе "взыгрался" – повернулся вполоборта к Божией Матери и левой ручкой, уже без свитка, закрыл Свое ушко. "Теперь будет нас слышать вполуха!" – взволновались тогда ручане. Многие решили, что это знамение о грядущем наступлении безбожия... Вот посмотрите, какой стала икона.
Священник показывает нам литографию, на ней действительно Богомладенец закрывает левое ухо. А по окладу иконы размещены образы святых.
–
Тут вся история Старорусской земли, – поясняет о.Николай. – Слева вверху
– преподобный Иоанн Лествичник, небесный покровитель Ивана III, который
присоединил Новгородщину к Москве. Справа напротив – мученица Параскева
Пятница, покровительница русских в борьбе с татарами. Ниже слева – Анна
Пророчица, которая с Иоакимом встречала Богородицу в храме. Анна символизирует
здесь сретенье, то есть встречу, Новгорода и Москвы. Напротив нее – преподобная
Мария Египетская, покровительница первой жены Ивана III. Семейственность
Великого князя показана не случайно – ведь битва на Шелони и Коростынский
договор определили всю будущность княжеского рода. Сразу после объединения
с Новгородом Иван III венчался на царство, и у Руси появился царь. Эта
же победа позволила ему заключить брак с византийской царевной и провозгласить
Москву третьим Римом.
После Шелонской победы Иван III вывел Русь на ту геополитическую орбиту, по которой наша страна движется до сих пор. И как блестяще он это сделал! За десять лет решил все политические вопросы, которые перед ним стояли. Для Руси было подарком, что в детстве Иван воспитывался при слепом отце – Василии Темном, тому Шемяка выколол глаза. С 12 лет он был глазами Великого князя, участвовал во всех политических делах и к тридцати годам вырос в зрелого политика, стратега.
– Сейчас много говорят о царе Иване Грозном, о его канонизации. Но, получается, его дед Иван III больше сделал для православия, – перебиваю я священника.
– Уж если говорить о канонизации, то разумнее бы прославить не одного Царя, а, скажем, Собор русских властителей. Созидая Русь, они тем самым утверждали православие на земле. Но вернемся к иконе... Вот здесь внизу еще пять образков. Это наши ильменские святые: преподобные Михаил Клопский, Ефрем Перекомский, Варлаам Хутынский, Антоний Леохновский и Антоний Римлянин. У нас близ Коростыня, на берегу Ильменя, лежит камень, на котором по водам преподобный Антоний прибыл из Рима. Каждый год мы ходим туда крестным ходом...
– А на Шелонь когда начали ходить? – напомнил я, с чего начался разговор.
– Три года назад. И тому была своя предыстория... Началось все с маленьких крестных ходов по селу, – рассказывает о.Николай. – Когда я сюда приехал, то никого из сельчан не знал и никто меня к себе не звал. Народ здесь замкнутый, сам по гостям не ходит, а если пригласишь – сидят скованные, набрав в рот воды. И вот решили мы на престольные праздники ходить по деревням, с посещением каждого жилища. Людям это понравилось – встречают у калитки со своей иконой, прикладываются к Евангелию и кресту, я их благословляю, окропляю святой водой. Потом заходим в дом, поем тропарь главной домашней иконе. Пока обойдешь деревню, день проходит. Так я перезнакомился со всеми, люди меня привечать начали.
А в 1999 году мы провели крестный ход на корабле – проплыли с молитвой по всей акватории Ильмень-озера, освящали воду. Такое, думаю, здесь впервые было. Отдельно на озере совершили панихиду о погибших подо льдами якутских красноармейцах-лыжниках. Сейчас со Штыровым, главой Республики Саха, ведутся переговоры, чтобы построить часовню в их память, письма ему пишем.
В старорусской земле столько солдат лежит, что молиться надо круглые сутки. Однажды наш краевед, учительница Людмила Михайловна, говорит: "Батюшка, я вас во сне видела. В окружении парней с лопатами. На них какая-то форма, но вроде не военная, я не разглядела. Они вас о чем-то спрашивают, а вы показываете: вот здесь ройте, здесь... А потом другой кадр, как в кино: кулич вижу, огромный, весь глазурью залит, как многоцветный букет". К чему бы этот сон? Вскоре Пасха наступила, и звонит мне военком: "Ребята из поискового отряда "Долина" нашли в лесу много тел павших солдат. Надо бы отпеть". И вот служу я панихиды над русскими косточками... Господи, сколько их! Неотпетые души, мыкающиеся по мытарствам. Но вот, ребятки, и на вашей улице теперь Пасха! Отпел их пасхальным чином.
Души непохороненных, действительно, мыкаются где-то в заброшенном, неосвященном мире. Случай был в Мясном Боре, девушка рассказывала. Вечером к ней в дом постучался солдат: "Сестрица, дай хлебушка". Она выносит целую буханку. Он взял буханку и говорит как бы удивленно: "Вот как вы стали жить-то хорошо". Повернулся, чтобы уйти, и девушка видит, что это скелет. А другие ребятишки однажды в лес ходили и вернулись бледные, молчат. Потом признались, что "видели смерть". Будто бы встали люди из-под земли и снова стали падать – что-то ходит меж ними и косит всех подряд. Такие вот явления.
А в один год было явление во плоти. У нас в Коростыни остановились шесть автобусов и оттуда стали высаживаться офицеры германского бундесвера – полковники, генералы. Ветераны, которые в войну бесчинствовали здесь, снова вернулись на нашу землю. Приехали открывать свой мемориал.
– Мы видели этот тевтонский крест, – встреваем в рассказ священника. – Непонятно, почему его именно там поставили?
– Место очень красивое. Линия горизонта сливается с небом, и такое ощущение, что в вечности находишься. Это место богоизбранное. Но так случилось, что в пионерском лагере, который находился там до войны, фашисты устроили госпиталь. Лечились в нем солдаты дивизии "Мертвая голова". Наверное, кого-то хоронили рядом с госпиталем, но я уверен, что всех похороненных оттуда давно уже вывезли. Так что никакого повода устраивать там свой мемориал у немцев не было. Но они настояли – в какой-то "дыре", Коростыни, им обязательно понадобилось духовное присутствие. Конечно, они знали о Шелонской битве, о Коростынском договоре, положившем начало единого русского государства. Не случайно и дату для открытия мемориала выбрали – следующий день после памяти святого князя Александра Невского. Может, и не сами додумались, а просто лукавый так устроил.
Об открытии "фашистского мемориала" ручане узнали заранее, и район против этого поднялся. Губернатор, испугавшись, согнал сюда весь ОМОН, они перекрыли въезд и выезд из Коростыни. Но нас с еще одним священником пропустили, приняв за участников торжеств. Мы пришли пораньше в полном облачении, чтобы в пику немцам служить панихиду у стелы нашим воинам, павшим в Великой Отечественной. И вот приезжают автобусы. Увидев нас, немцы были вынуждены выйти. С ними оказался армейский оркестр, он начал играть советские военные мелодии. Затем с венками они пошли пешком к своему мемориалу. Так и получилось, что прежде им пришлось посетить памятник русским воинам, а потом уж свой. А мы поднялись к Успенской церкви, обошли ее крестным ходом. Идем и слышим от мемориала звуки мегафонные – лающую немецкую речь. Аж мороз по коже, так вспомнилась война.
Позже несколько ветеранов фашистской армии поднялись к нам в церковь. Через переводчика стали спрашивать, почему мы не пришли на их мемориал. "Наш крест, – говорят, – общий, и для наших, и для ваших солдат. Вы же свой не поставили". И тут один из них рассказал, что видел своими глазами, как расстреливали нашу дивизию. "Они лежали штабелями на льду, а когда началась весна, ушли под воду. Почему вы им крест не поставили?"
– Как говорится, свято место пусто не бывает, – заключает священник. – Вот тогда, в пику тевтонскому кресту, мы начали проводить крестные ходы к месту памяти о якутской дивизии. Вспомнили и про убиенных русских воинов на реке Шелони. В 2001 году, на 530-летие Коростынского договора, пошли туда первый раз крестным ходом – 50 километров от Коростыни до Велебиц. Помню, подходим к какой-то деревне, а там уже на околице встречают – все на улицу высыпали. Иван Иванович, мой помощник, на видео снимал и вперед с камерой забежал. Спрашивает у людей: "Откуда вы про крестный ход-то узнали?" Они отвечают: "Мы тут бато-оны ждем". Оказывается, вот-вот должна была хлебовозка подъехать. А в других деревнях люди плакали, видя хоругви, иконы и столько верующих людей, идущих вместе.
В прошлом году во время крестного хода установили мы два креста – у места Шелонской битвы и в Коростыни, рядом с немецким мемориалом. Дело оказалось непростое – нечистый вовсю сопротивлялся. За месяц перед этим кто-то в окошко Покровского храма у нас в Борисово бросил камень, завернутый в подожженную ветошь. Если бы не Иванушки, храм бы точно сгорел.
– Какие Иванушки?
– А вот слушай. В тот день с утра поехали мы в Шимск на требы. За рулем сидит Иван водитель, рядом мой помощник Иван Иванович, и едем мы к мальчику Ивану. Совпадение удивительное. Сейчас это имя стало редкостью, если сравнить с прежними временами. Я часто читаю поминальные записки об убиенных на фронте, так вот 80 процентов там Иваны. "Сегодня будем поминать Иванушек" – что это значит, у нас в храме все знают.
Короче говоря, вернулись мы с треб – из алтаря нашего Покрова дым валит. Иван Иванович как человек военный быстро организовал людей, доставку воды, стали тушить. Сам он чуть ли не погиб – вышел из храма последний, по наитию ориентируясь в дыму. Помогла закалка летчика высотных самолетов. Начали мы потом смотреть урон. Подоконник южного окна весь сгорел, и рама окна полностью выгорела, а иконы, лежавшие на подоконнике, остались нетронутыми. Даже стекла окладов не закоптились. Евангелие напрестольное ничуть не обуглилось, хотя вокруг престола огонь бушевал. Интересно, что в алтаре у нас стояла стеклянная батарея с простой водой для обогрева, стенки ее в палец толщиной. Они лопнули. А рядом были обычные полиэтиленовые бутылки со святой водой – и даже не оплавились. Стали мы соскребывать копоть со стен, сдирали ее вместе с краской. И в том углу, где возник пожар, под слоем краски обнаружилась старая замазанная фреска. И, как думаете, кто на ней изображен? Иоанн Предтеча! Так что Иваны храм спасли.
Были и другие искушения. Во время последнего крестного хода на Шелонь мы брали с собой много детей. Они шли нормально все 50 километров, но все же маленькую часть пути пришлось сократить, сели на автобус. И вот уже после крестного хода как раз на этом небольшом участке, где мы не шли пешком, недавно едва не случилась трагедия. Ехали мы на своей машине с небольшой скоростью. И вдруг средь бела дня сбоку нас таранит "девятка". Вы знаете, какой у нее бампер, это танк. Матушка моя чудом осталась жива. В "девятке" сидели какие-то кавказцы. До сих пор они судятся с нами, хотят получить компенсацию за помятый бампер.
Так Господь нас вразумляет. Однажды с Иваном Ивановичем едем в Петербург, и аккурат напротив поворота в Вырицу останавливает ГАИ. Думаете, простое совпадение? Какое там! Сколько раз прихожане говорили мне: батюшка, съездите к Серафиму Вырицкому. А я все откладываю. Последний раз бывал там в 60-х годах, мама возила меня, маленького, к Серафиму. А на этот раз, представьте, уже милиция напоминает...
Так же было и с крестным ходом на Шелонь. Было много разных "напоминаний", пока не собрались и не пошли туда.
Утром мы поехали в Коростынь, в Успенский храм. Отец Николай крестил людей, а мы молились перед Старорусской иконой с "взыгравшимся Младенцем". Церковь до конца еще не отреставрирована, на полу лежит штабель досок, пахнет известкой. Даже не верится, что этот сельский храм, можно сказать, ровня знаменитому Успенскому собору в Москве.
Московский Успенский собор, главный храм объединенной Руси, был заложен Иваном III сразу после заключения Коростынского договора. В ту же пору Великий князь стал величаться царем – возникло Русское царство. Прошло ровно 250 лет, и в 1721 году, сразу после победы над шведами, петербургский сенат утверждает указ Петра I о создании Русской империи. В ознаменование этого Екатерина I в том же году в подаренной ей Коростыни закладывает этот Успенский храм. Два этих храма символизируют Царство и Империю.
– Конечно, Екатерина помнила о Коростынском договоре, – объясняет нам о.Николай. – Еще бы! Это мы забыли, сколь он важен в нашей истории, а предки наши всегда это сознавали.
Вы,
наверное, помните, что на 2000-летие Рождества Христова, совсем недавно,
в Кремле было великое событие – изнесение главных русских святынь. Они
выставлялись в церкви преп. Иоанна Лествичника, которая находится в основании
знаменитой колокольни Ивана Великого, построенной все тем же Иваном III.
У меня есть фотографии этих святынь из тайников Успенского собора. Там
99 вещей связаны только с одним Распятием Господа Иисуса Христа: частички
Животворящего Креста, часть копия, гвозди, часть облачения ризы Господней...
Вынесли их на обозрение только в величайший праздник – на 2000-летие Рождества.
Но представьте – то же самое было 24 августа 1471 года, в день подписания
Коростынского договора. Русские святыни вынесли для поклонения народу.
Такова была радость от объединения с новгородцами!
Пришла пора прощаться с батюшкой. Он проводил нас до калитки, ступая по мягкому ковру из опавших листьев, благословил, объяснил, как добраться до места Шелонской битвы.
Снова урчит машина, за окнами мелькают осенние виды. Вот и село Велебицы, название которого расшифровывается как "велия", то есть великая, "битва". Там, на высоком холме, стоит Иоанно-Богословский храм, рядом с которым в ветхой сторожке живут две старушки-смотрительницы – Вера Ивановна Строде и Мария Яковлевна Реппельс. Вера Ивановна ведет нас к Поклонному кресту, по пути рассказывает о себе:
– Я со своим мужиком в Воркуте познакомилась, увез он меня в Латвию, в город Резекне. Двенадцать лет назад он умер, и мне гражданства не дали, стали меня выживать тамошние нацисты, чтобы я дом за бесценок продала. Ну, я подарила дом одной женщине в нашем православном храме, она немножко денег на дорогу дала, и подались мы с Машей Реппельс на родину. Мы с ней тоже в Резекнском храме познакомились. Маша псковская, а я родом из Старой Руссы. Приехали, а жить негде. Спасибо владыке Льву, пустил нас в этот домик... Девятый год уж в нем ютимся, не жалуемся.
Смотрительница подводит к высокому дубовому кресту. Тому самому, который был установлен год назад во время крестного хода. На нем надпись: "Спаси, Господи, люди Твоя. Жертвам российских лихолетий – вечная память; создателям единой России – вечная благодарность от потомков; сим победиши".
Простившись со старушками, едем дальше. Почти сразу обычный проселок переходит в мощенную булыжником дорогу. Это древний псковский тракт, которому 1000 лет. У деревни Скирино (от слова "секира" – в память о битве) встречаем согбенную старуху, бредущую с клюкой в руке.
– Бабушка, где тут у вас речка Дрянь? Она протекает у Скирино и впадает в Шелонь. Говорят, в том месте, где она впадает в Шелонь, была битва между новгородцами и москвичами.
– Ой, сынок, – кряхтит старуха, – я прожила 75 лет и не слышала про такую речку. Названье-то чудное. Были б мои родители живы, они бы сказали, ангел ты мой.
Подъехала девочка на велосипеде и указала рукой вперед:
– Во-он у того ручья под горкой прошлым летом священники пели молитвы. Мой папа ручей и вправду Дрянью называет. Но я думала, что это из-за болотины, он ведь совсем пересох.
Спускаемся под горку. Я продираюсь сквозь кусты к ручью. "Ты куда?" – спрашивает Игорь. – "Руку в Дрянь опустить". – "Смотри, отсохнет!" Игорь, конечно, шутит. Дрянью эту реку побежденные новгородцы назвали отнюдь не из-за качества воды.
За ручьем открывается огромный луг, протянувшийся до самой Шелони. Перед революцией приезжал сюда полковник генерального штаба с короткой фамилией Баов, что-то вычислял, чертил на топографической карте и установил, что именно здесь произошла сеча, определившая судьбу России.
– Ребята, где здесь Шелонь? – раздался голос сзади. Из окна подъехавшей "Ауди" высунулся мужик в очках.
– Вы место битвы ищете? – не поняв, переспрашиваю его.
– Какой битвы?!
"Ауди"
покатилась дальше, покачиваясь на кочках. Видимо, мужику понадобилось машину
в реке помыть. Когда он исчез из поля зрения, место битвы мне показалось
еще более пустынным. Одна только черная кобыла стояла в траве, лениво помахивая
смоляным хвостом.
– О, Русь моя, до боли мне ясен долгий путь, – стал я вспоминать строчки из Блока, чтобы придать торжественность моменту. – Летит, летит степная кобылица, и мнет ковыль...
– Никуда она не летит, слава Богу, – заметил Игорь. – Посмотри, что у нее на шее.
Подходим
ближе: с шеи черной кобылицы свисает толстая железная цепь. Никогда такого
не видел. Это ж какая дикая силища у нее, если пришлось ее приковать цепью
к земле! С некоторой опаской подходим и треплем ей холку меж чутко вспрянувшими
ушами.
Так что не получилось у нас "блоковского апофеоза" в конце путешествия. На обратном пути я все оборачиваюсь в сторону Шелони – чтобы полюбоваться на мирно пасущуюся лошадь. Хорошо ей там, в сытных лугах, без слепней и оводов. Осенний рай.
Октябрь 2003 г.